Мой дед женился лишь в предверии своего сороколетия на Ольге Ивановне – дочери профессора математики университета Святого Владимира в Киеве Ивана Ивановича фон Шперлинга. Мой этот прадед происходил из обрусевшей немецкой семьи, сохранившей, однако, лютеранство и некоторые особенности свойственные русским немцам, имевшим прибалтийские корни. Так, например, моя бабушка Ольга Ивановна, несмотря на то, что была лютеранкой ходила только в русскую церковь и очень не любила латышей, хотя, кажется ни с одним из них никогда не имела дела.
Все наши родственники очень почитали и любили мою бабушку. И когда кто-нибудь из них оказывался в Москве, считали необходимым ее навестить. Не столько дедушку, сколько бабушку. Несмотря на кажущуюся легкость в обращении с людьми она была очень одиноким человеком – больше слушала и мало кому говорила о своем сокровенном.
Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу лет дед и бабушка прожили большую и, как мне кажется, счастливую жизнь. Ольга Ивановна была человеком, во многих отношениях, замечательным. Можно сказать без преувеличения, что она была цементом, связывающим большую и очень разбросанную по стране, (да и по всему миру) семью. Несмотря на некоторую немецкую педантичность, она была очень добра и отзывчивой на чужие беды. И, что очень важно в наш суровый век, она была человеком огромного внутреннего мужества. Когда после гибели отца и скоропостжной кончины деда семья осталась, практичеки, без всяких средств к существованию, бабушка, уже в очень преклонном возрасте, начала давать уроки немецкого языка. В ней появилась какая-то целеустремленная суровость – поставить внуков на ноги.
Бабушка была очень образованным человеком – читала и говорила на трех европейских языках. Хорошо знала не только русскую, но и немецкую и французскую литературу. Могла на память читать множество стихотворений. По-немецки, преимущественно Гёте, а по русски Тютчева и Алексея Толстого. Всех поражала ее собранность. Она всё делала хорошо. Прекрасно готовила, не гнушалась никакой работы, квартира была всегда в идеальном порядке. Бабушка никогда не бывала неряшливо одета. Никто никогда не видел ее в халате или небрежно причесанной. Со мной была строга и тщательно контролировала мои уроки Я ей обязан очень многим. Хотя понял это, увы, слишком поздно.
На Сходне была единственная школа – ШКМ, сиречь школа крестьянской молодежи, куда я и был определен в 24-ом году по достижению семилетнего возраста. К этому времени я уже читал для собственного удовольствия: к моему семилетию мне подарили Тома Сойера с иллюстрациями и я прочел его запоем. Терпеть не мог арифметику, считая, что она мне не будет нужна, поскольку я собирался стать астрономом – знал созвездия и объяснял взрослым особенности календаря. Говорил, достаточно свободно по французски и немецки. Немецкий я потом потерял полностью, а французский легко восстановил, когда во Франции мне пришлось читать лекции по-французски.
Первое сентября 1924-го года остался для меня очень памятным и грустным днем. Бабушка отвела меня в школу в первый класс. Я вернулся домой зареванным: меня побили, измазали, но самое обидное – назвали буржуем. И сказали, что я из тех, которых еще предстоит добить. В школе я оказался действительно чужаком и остро чувствовал это. Я не понимал откуда такое общее ко мне недоброжелательство, за что меня бьют, что во мне не нравится моим одноклассникам. И вообще – почему люди деруться и откуда у них такая злоба к другим?
Позднее я и сам научился драться и как следует давать сдачу. Когда в школу пошёл мой младший брат, то его уже никто не трогал – знали, что даром это не пройдет, знали, что у Сергея Моисеева есть брат Никита Моисеев.
В первые годы я очень не любил и боялся ходить в школу. Отец получил разрешение, чтобы я ходил туда не каждый день. Моя мачеха, которая работала в той же школе учительницей, занималась со мной дома (а бабушка проверяла уроки). Моя непосредственная школьная учительница Зинаида Алексеевна время от времени проверяла меня и, как мне помнится, была довольна моими успехами. Отметок тогда не ставили и я спокойно переходил из класса в класс.
