Сергей Хрущев обиделся на Шелепина: «Александр Николаевич постоянно демонстрировал мне если и не дружбу, то явное дружеское расположение. Нередко он первый звонил и поздравлял с праздниками, всегда участливо интересовался моими успехами. Мне, конечно, льстило дружеское отношение секретаря ЦК, хотя где-то в глубине души скрывалось чувство неудобства, ощущение какой-то неискренности со стороны Шелепина».
Никита Сергеевич не сразу понял, что его намерены отправить в отставку, оправдывался и возражал. Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Не договорились. Решили назавтра продолжить заседание.
Хрущев отправился в свою резиденцию на Воробьевы горы. Он еще был первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары.
Личную охрану первого секретаря ЦК Семичастный сменил. Чекисты, которые были обязаны даже ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали вещи и оружие и исчезли. Начальник 9-го управления КГБ полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.
Страхи заговорщиков оказались напрасными.
Никита Сергеевич не выдержал давления со стороны недавних товарищей. Ему было много лет, и он устал. Промаявшись всю ночь, утром 14 октября Хрущев появился на втором заседании президиума уже не бойцом.
Первым выступил Полянский, который с особой силой набросился на Никиту Сергеевича. Затем говорили Косыгин, Микоян, Подгорный. Один только Анастас Иванович предлагал оставить Хрущеву какую-нибудь должность, использовать его опыт в общей работе. Ему самому досталось за это предложение.
Брежнев вновь взял слово. Текст этого выступления он после заседания отдал своему помощнику Андрею Михайловичу Александрову-Агентову.
— Вы, Никита Сергеевич, — говорил Леонид Ильич, — знаете мое к вам отношение. В трудную для вас минуту я честно, смело и уверенно боролся за вас, за ленинскую линию. У меня тогда был инфаркт миокарда, но, будучи тяжелобольным, я нашел силы для борьбы за вас. Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по-партийному высказать свои замечания… Если бы вы, Никита Сергеевич, не страдали такими пороками, как властолюбие, самообольщение своей личностью, вера в свою непогрешимость, если бы обладали хотя бы небольшой скромностью, вы бы не допустили создания культа своей личности. Вы поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности. Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам, а известно, что ни один человек не может справиться с такой задачей — в этом лежит основа всех ошибок…
Из всех речей, произнесенных Брежневым, эта, пожалуй, лучшая. И самая искренняя. Хотя написал он ее сам без помощи замечательных перьев, которые потом будут готовить его выступления. Речь хороша тем, что она разумна. Но как быстро сам Леонид Ильич, заняв хрущевский кабинет, забыл то, о чем он укоризненно говорил своему предшественнику!
Спросили мнение секретарей ЦК, имевших право лишь совещательного голоса, — Леонида Федоровича Ильичева (идеология), Александра Петровича Рудакова (промышленность), Виталия Николаевича Титова (партийные кадры), Петра Ниловича Демичева (химизация народного хозяйства), Юрия Владимировича Андропова (соцстраны) и председателя Комитета партийного контроля Николая Михайловича Шверника: согласны ли они с предложением созвать пленум и рекомендовать освободить Хрущева от его обязанностей. Все согласились.
В последний раз предоставили слово Хрущеву. Он был подавлен:
— Я рад за президиум, что он такой зрелый. Все, что сейчас делается, — это победа нашей партии. Я уйду и драться с вами не стану — идеология и основа у нас с вами одна. Я понимаю, что это моя последняя политическая речь — лебединая песня. На пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой.
Ему отказали. На глазах у Хрущева появились слезы.
— Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.
