– А! Отыскалась пропавшая! – отметил он с удовлетворением, оглядывая Анну. – Я говорил вам, мадам: она просто задержалась, – и вскоре поляк скрылся в своем номере в другом конце коридора.
Анна вспыхнула:
– Я опоздала не так уж сильно.
Но мама заторопилась: времени у них было немного.
Папина комната находилась на верхнем этаже. Когда они вошли, Анна чуть не споткнулась о Макса, сидевшего на краю кровати как раз напротив двери.
– Привет, сестренка! – сказал он (так мог бы сказать герой какого-нибудь английского кино) и поцеловал ее в щеку.
– Я потратила уйму времени, чтобы сюда добраться, – заметила Анна, протискиваясь мимо стола с пишущей машинкой к папе, чтобы его обнять. – Bonjour, Papa! – папе нравилось говорить по-французски.
Папа выглядел уставшим. Но взгляд его, как обычно, был умным и ироничным. Папа всегда интересовался происходящим вокруг, подумала Анна, хотя в последнее время ждать добрых вестей не приходится.
Она протянула папе нарциссы:
– Вот, купила. Сегодня семь лет с того дня, как мы уехали из Германии. Я подумала, может, они принесут нам удачу.
Нарциссы совсем увяли, но папа взял их со словами «Пахнут весной!», налил воды в стаканчик для чистки зубов, и Анна поставила туда цветы. Стебельки перевесились через край стакана, цветочные головки легли на стол.
– Боюсь, они переутомились, – заметил папа, и все рассмеялись.
Вот и хорошо: по крайней мере, цветы развеселили папу.
– И как бы то ни было, мы все вместе – все семь лет эмиграции. Можно ли желать большего?
– Я знаю того, кто желает большего! – заявила мама.
Макс хмыкнул.
– Возможно, семь лет – многовато, – он повернулся к папе. – Что ты думаешь о войне? Начнется война? Когда?
– Когда Гитлер решит, что пора. Проблема лишь в том, окажется ли готова к войне Британия.
Разговоры такого рода уже стали привычными, и мысли Анны унеслись далеко. Она села на кровать рядом с Максом, позволив ногам отдыхать. Ей нравилось в папиной комнате. Где бы они ни жили – в Швейцарии, в Париже, в Лондоне, – папина комната всюду выглядела одинаково. Всегда там был стол с пишущей машинкой (уже довольно расшатанной), книги, уголок на стене, куда папа пришпиливал фотографии и открытки, газетные материалы по теме, которой он интересовался, – все так плотно друг к другу, что даже газета с крикливыми заголовками не бросалась в глаза своими размерами; портреты папиных родителей, одетых по викторианской моде; трубка из морской пенки, которую папа никогда не курил, но ему нравилась ее форма; пара каких-нибудь самодельных штуковин, в практическую ценность которых он свято верил.
Сейчас у него был период увлечения мышеловкой, сделанной из картонной коробки. Крышка коробки удерживалась в открытом состоянии с помощью карандаша. На дне коробки лежал кусочек сыра. Крышка должна была захлопнуться в тот момент, когда мышь принималась за сыр. После этого папа собирался извлечь мышь из коробки и торжественно даровать ей свободу в Рассел-сквере. Но в этом папа пока не очень преуспел.
– Как твоя мышь? – поинтересовалась Анна.
– Пока разгуливает повсюду. Я видел ее прошлой ночью. У нее совершенно английская мордочка.
За спиной Анны беспокойно заерзал Макс.
– Никого в Кембридже не волнует война, – сказал он маме. – Я недавно зашел на призывной пункт. Там мне прямо сказали, чтобы я прежде всего думал о том, как защитить диплом, а потом уже – о призыве.
– Потому что ты получаешь стипендию! – гордо отозвалась мама.
– Нет, мама. Точно так же ответили моим друзьям. Всем посоветовали отложить эти мысли на пару лет. Возможно, к этому времени папа уже получит гражданство.
По прошествии четырех лет обучения в школе и двух семестров обучения в Кембридже Макс выглядел и говорил как истинный англичанин. Его ужасно раздражало, что при этом он не имеет гражданства.
– Если только они захотят сделать для папы исключение, – заметила мама.
Анна взглянула на папу и попыталась представить его в образе англичанина. Это оказалось сложновато. Тем не менее она воскликнула:
– Ну конечно, они должны! Он же не кто-нибудь! Он известный писатель!
Папа окинул взглядом обшарпанную комнату.
