– В чём же были ваши политические разногласия? – спросил Кандауров, сделав ироническое ударение на слове «политические». Что за время настало! Каждую семью нынче будоражат политические страсти: отцы – консерваторы, дети – демократы, внуки – юные бизнесмены с криминальным уклоном… Что же говорить о большом коллективе, таком, как литстудия!
Дубровин уловил и принял иронию, тоже улыбнулся.
– Вы правы, конечно, «политические» – это сильно сказано. Если в двух словах, то так: меня восхищал несколько лет назад своей смелостью и раскованностью журнал «Огонёк», я и сейчас его поклонник. А Лариса Алексеевна и её муж всегда читали и «Огонёк», и мои любимые газеты «Московский комсомолец», «Московские новости», но и другие, альтернативные – газету «Литературная Россия», журнал «Наш современник». Сами знаете, как разнятся позиции этих изданий. Вот нередко на занятиях и дома у Климовых мы пытались доказать друг другу свою правоту.
– И что, получалось?
Дубровин немного смутился:
– Вы знаете, через некоторое время я понял одну вещь: во всём. Сейчас происходящем, есть самые разные стороны. А я, возможно, и правда был закольцован вокруг одной позиции, может быть даже не собственное мнение имел, а навязанное… Путано я, наверное, говорю. Но, главное, Лариса Алексеевна одного добилась – я теперь стараюсь читать разные издания и составлять своё мнение.
Наверное, разговор поворачивался на какую-то боковую, не самую важную тропу. Но всё же Кандауров поддержал его, надеясь и здесь увидеть подсказку, нужный поворот. Кто знает, что пригодиться, розыск ещё в самом начале.
– Для вас, значит, мнение Ларисы Алексеевны не прошло даром. А что можно сказать о других студийцах?
Его собеседник пригладил редеющие волосы.
– Да, я оказался не одинок. Но и другие были. Один молодой поэт перестал даже ходить на студию.
– Кто это?
– Зовут Дмитрий Жилин. У него с Ларисой Алексеевной и раньше случались стычки на литературной почве. Дима однажды заявил, что таких авторов, как Василий Фёдоров или Николай Рубцов нельзя и за поэтов считать. Истинная поэзия – Пастернак, Мандельштам, Бродский, а то – примитив. Лариса Алексеевна в ответ взяла и прочитала стихотворение Фёдорова. А Жилин процитировал Пастернака. Лариса Алексеевна – Рубцова, он – Мандельштама… Тогда она обратилась ко всем: «Смотрите, ребята, разве можно возвеличивать один талант за счёт унижения другого? И откуда у тебя, Дима, такое неприятие поэзии, идущей от родных корней?» А вскоре у них – вторая стычка, теперь уже по поводу газетно-журнальных пристрастий. Дмитрий был груб, но, знаете, у меня такое ощущение, что у него с психикой не всё в порядке. Вскочил, глаза горят, на губах чуть ли не пена пузырится. Закричал, что Лариса Алексеевна шовинистка и черносотенка, выбежал…
– А она?
– Она головой покачала так огорчённо. Говорит: «Знакомая лексика: ярлыки навешивать, оскорблять… Задурили парню голову. Разве можно с такой злостью в душе жить и творить?» Жаль ей было его, парень-то Дима способный.
– Когда это произошло?
– Зимой ещё, в феврале, кажется.
– Больше Жилин на занятия не приходил?
– Нет, с тех пор не появлялся. Хотя, если бы пришёл и извинился, Лариса Алексеевна была бы рада.
Они помолчали, затягиваясь дымом. Кандауров курил первую сигарету, Дубровин уже третью. Лиза, молчаливо присутствующая при разговоре, во время паузы вновь наполнила их чашки, подложили в тарелки по кусочку торта.
Викентий Владимирович, наконец, сказал:
– Я скажу вам, Анатолий Васильевич, одну вещь. Судя по всему, убийство Ларисы Алексеевны – не случайность. Как мы говорим, заранее обдуманное и организованное.
Лиза тихо ахнула, прижав ладонь к щеке, у Дубровина заходили на скулах желваки.
– Кто же мог? – выговорил через силу. – Такой человек… Все любили…
– Как выясняется даже из нашего с вами разговора – не все.
Дубровин был искренне взволнован.
– Нет, Викентий Владимирович! Вы не можете так думать! Чтобы наши ребята…
– Успокойтесь, ради Бога! – Кандаурову стало жаль его. – Я никого не подозреваю. Но ведь случилось всё именно в субботу – после литстудии. И так совпало: некому было проводить Климову, занятие затянулось… Вы можете помочь мне: хорошо знаете Климову, её семью, студийцев. А я всё больше склонен предполагать, что убийство связано с моментами жизни погибшей – что-то из её прошлого или настоящего. Вдруг вы о чём-либо вспомните. Оказаться важным может даже незначительный эпизод… У кого-то из студийцев есть машина?
