Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а на его людей. Японцы, очевидно, получили четкий приказ и с блеском его выполнили. Они сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке с полубаком и огневых позициях танкера: две торпеды и, по крайней мере, двенадцать бомб попали в машинное отделение и верхние палубы; полкормы «Виромы» просто снесло, и никого из находившихся у кормовой части судна не осталось в живых: из всех комендоров были живы только двое — Дженкинс — матрос, стоявший у бакового орудия, — и капрал Фрейзер, могущий умереть с минуты на минуту, ибо половину его, уже раненной, руки оторвало осколком снаряда, а стойкий шотландец был в шоке от боли, чтобы предпринять хотя бы символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.
На мостике, распластавшись на полу под прикрытием бронированных стен рулевой рубки, наполовину оглушенные разрывами авиационных снарядов, Файндхорн и Николсон смутно понимали, почему капитанский мостик оказался столь чудесно неуязвимым для бомб и почему ни одна торпеда не попала ни в одну из нефтяных цистерн танкера, в которые невозможно промахнуться, — и не вырвала у «Виромы» сердце. Японцы не старались уничтожить судно: они пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли корму и форштевень танкера, — девять по-прежнему неповрежденных цистерн «Виромы» и бак обладали достаточной подъемной силой для удержания судна на плаву, несмотря на то, что оно было залито водой. И знай японцы наверняка, что ни один человек из команды «Виромы» не уцелел, чтобы взорвать или затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их кораблей, танков и самолетов.
Вскоре несмолкающий грохот и судорожные сотрясения от разрывов бомб и торпед внезапно и одновременно прекратились, сменившись удаляющимся гулом тяжелых бомбардировщиков и относительной тишиной, почти столь же болезненной для уха, как и закончившаяся шумовая вакханалия. Николсон с усилием помотал головой, пытаясь прийти в себя среди дыма и удушливой пыли. Затем, покачиваясь, с трудом поднялся на четвереньки, ухватился за дверную ручку, рывком встал на ноги и тут же снова бросился на палубу — над его головой пронзительно просвистел снаряд, влетевший в окно и врезавшийся в перегородку штурманской рубки, наполнив капитанский мостик оглушительным крещендо взрыва и дождем расщепившейся стали.
Несколько секунд Николсон ничком лежал на палубе, закрывая руками уши и голову и тихо проклиная себя за столь поспешное и опрометчивое решение. Ему следовало догадаться, что вся японская штурмовая эскадрилья, конечно же, не улетит и оставит несколько истребителей, пока позволяет уровень горючего, позаботиться о любом выжившем, посмевшим выйти на палубу и лишить их вожделенного приза.
Медленно, на сей раз с бесконечной осторожностью, Николсон снова поднялся на ноги и посмотрел на судно сквозь зубцы выступавших из оконной рамы осколков стекла. На миг сбитый с толку, он попытался сориентироваться и наконец понял, что произошло, по черной полосе тени от фок-мачты. Торпеда, скорее всего, или начисто снесла, или защемила руль, так как «Вирома» потеряла ход до полной остановки и повернулась на сто восемьдесят градусов, в направлении, откуда приплыла. И затем, почти одновременно, Николсон заметил еще нечто, лишавшее всякого значения какое бы там ни было положение танкера и дежурство в воздухе японских самолетов.
Это не было просчетом со стороны пилотов бомбардировщиков — дело заключалось в тривиальном неведении. Когда они атаковали бак, уничтожая орудия и комендоров и используя при этом бронебойные снаряды, чтобы пробить баковую палубу и устранить прячущихся под ней людей, то руководствовались вполне разумными мотивами. Они просто не могли знать, что хранилище под палубой, межпалубный грузовой трюм под ним и располагавшийся в самом низу еще больший трюм не были пустыми. Они были заполнены бочками с десятками тысяч галлонов высокооктанового авиационного бензина, предназначавшегося для обугленных обломков, бывших когда-то самолетами и громоздившихся теперь на селенгарском аэродроме.
