— Ничего не выйдет. Туман проклятый, — отозвался он и опустил аппарат. — А, Пропеллер! Здоро́во!
В школе меня так прозвали — Пропеллер. Васька и пустил кличку, даром что меньше меня. Он, между прочим, любил про самолеты читать, всех знаменитых летчиков наизусть знал.
— Здравствуй и ты, — говорю, и подал ему сверток.
— Что это? — спрашивает.
— Ознакомься.
— В чем дело? — воскликнул он, развернув. — Я же просил…
— Возвращает она, — сказал я. — Требует, чтобы ты пожаловал лично.
Тем временем нас обступили пассажиры. Ваське, должно быть, сделалось неловко. Он стоял, перекладывая коробку из одной руки в другую, и конфеты внутри гремели.
— Ох, мамаша! — усмехнулся он. — Курьез, ей-богу! Непременно сейчас я ей нужен! А я не в состоянии.
— Отлично можно успеть, — сказал я. — Выгрузки тут до обеда хватит.
Он поглядел на меня, потом на море, как будто готов был согласиться. Но вдруг мотнул головой вбок, как прежде, в детстве, когда он не хотел слушать и напрашивался на ремень.
— Нет, тут со мной люди, понятно? Едем в Ненецкое устье, знамя вручать. Мамаше скажи — я к ней обратным рейсом. Как она, здорова?
— Здорова, — говорю. — Спасибо.
— Дом-то держится? Ремонтировать пора, наверное.
— Дом еще хороший. Счастливо доехать, — сказал я и повернулся.
— Постой! А коробку?
— Нет, — ответил я. — Не возьму. Ты уж сам отдашь ей, когда приедешь.
И с этими словами я ушел.
Дома поел ухи и отправился с почтой на выселки. Они от деревни километров шесть, на той стороне реки. Оттуда, налегке, с пустой сумкой завернул в правление.
Тут у нас по вечерам вроде клуба. Савва, председатель наш, сидит в своем кресле и чистит трубку, а на лавках, на сундуке с деньгами располагаются старики.
Разговор шел о Гуляеве. Ведь вот досадно: новость-то моя, а всё-таки кто-то уже принес ее сюда. Всегда так! Обгоняют меня мои новости, я шагом иду с сумкой, а они по деревне бегом несутся. Правда, я, пожалуй, сам виноват. Мне бы донести новость до правления, не рассыпав, а я не вытерплю, да нет-нет кому-нибудь и расскажу по пути.
В клубе у Саввы все уже знали — Гуляев скоро приедет к нам, на свидание с мамашей. Сошлись все на одном — надо его пристыдить. Я вызвался это сделать. Савва поцарапал гвоздем в трубке, подумал и сказал:
— А бабка Парасковья на что? Она сама возьмет его в оборот.
— Ухватом огреет, — захихикал Кузьмич — маленький, румяный, с бородкой на́косо.
Затем оказалось — Мелешко прислал не кто иной, как Гуляев, обследовать нас.
— Ну вот, наконец-то ясно! — не вытерпел я. — А то я, работник связи, и не имею представления, что за человек у меня на квартире встал.
— Тебе известия не на язык класть полагается, а в сумку, — ехидно вставил Кузьмич.
— Отцепись, — отвечаю. — Обследование, значит?
— А ты думал? — отозвался Савва. — Потому и не хотел Гуляев к нам ехать.
Правда, слыхал я, — в области нами недовольны. Началось из-за молочной фермы. Спустили нам план на восемьдесят коров, а где же нам этакое стадо содержать! Рук же не хватает! Основное наше орудие — не подойник, а сеть рыбацкая, верно? Прежде чем планы составлять, надо было с нами посоветоваться. Ну, мы и остались при пятидесяти коровах. Кланяться каждой бумажке мы не намерены.
Нет!
А Мелешко, стало быть, погнушался мной. Ниже себя считает довериться мне, почтальону простому, — бумажная душа!
Велик ли толк от его обследования, коли он от народа прячется!
Так я и сказал старикам, но Савва остановил меня:
— Погоди, Евграф, больно ты ершист. Эх, старцы! Тяжело нам оправдываться!
И он поднял со стола синий пакет со штемпелем Москвы.
Знакомый пакет. Я заметил его еще утром, когда принимал почту.
— Опять из треста абразивов, — сказал Савва. — А мы ни мычим, ни телимся. Из Москвы запросы, из области…
— Насчет пещуры? — спросил я.
Все только поглядели на меня, но ничего не ответили, как будто должно быть понятно само собой.
— Эх! — сказал я. — Дернуло кого-то в газету бухнуть.
— Тем лучше, печать подтянуться заставит, — молвил Кузьмич со своей всегдашней усмешкой. — И рыбу давай, и камень давай! Поворачивайся!
— Это еще не большая беда, старцы, что бухнули, — сказал Савва. — Думайте, думайте, как с пещурой быть. Миллионное дело! Миллионное, старцы. Сами не возьмем, соседи примутся.
