Однако некоторые убегать и не собирались. В их числе были люди, которые считали, что теперь, куда ни поедешь, везде будет одинаково; люди, не сумевшие расстаться с прежней жизнью, несмотря на то, что теперь от нее остались лишь бесплотные воспоминания; люди, решившие, что, если уж им суждено умереть, то лучше принять смерть в стенах родного дома. Они держались до последнего, словно благородные герои, словно воины, сложившие оружие. Я же бросила всех, кроме Тана и Хэмина – отца, сестер, их семьи, старых друзей. «Наверняка, они и сами точно так же уверены, что бросили меня. Но, если уж мы все друг перед другом виноваты, ничто не помешает нам встретиться снова, пусть сейчас мы и расстаемся», – наивно обманывалась я.
Оставив все, мы преодолели нелегкий путь до Владивостока, где снова впали в замешательство: а куда ехать дальше? Наше место теперь здесь? Впрочем, просторы впереди были бескрайние. Можно было ехать и ехать. Мы могли сколько угодно скитаться по материку, спасаясь от вируса и бандитов. Могли смотреть на закат не там, где смотрели вчера, а завтра – не там, где сегодня. Могли бежать от настоящего на всех скоростях. Причина бежать пробивала земную твердь, взмывала в небо, точно солнце, и освещала каждый наш день. В тех краях все верили в бога: божий промысел, божья милость и благодать, божий дар, забота Господа, всеведущее око Господа…… Я верила в их бога и страшилась его. Так изменила меня местная природа, пугающе и бессмысленно раскинувшаяся до самого горизонта и как будто заявлявшая, что люди – совершенно никчемные существа.
Из угла крохотной церквушки где-то в окрестностях Улан-Удэ, прижимая к себе младшую сестру, на меня смотрела Тори. Я впихнула в ее руки Хэмина и захлопнула за собой дверь. На российской земле мой ребенок остался с чужим человеком впервые. Тори обхватила Хэмина так же, как сестру, и сжалась в комок. Убедившись, что бандиты скрылись, я вернулась за сыном в церковь. Когда я открыла дверь, Тори бормотала:
– Бог гневается. Здешний бог гневается. Велит быстрее убираться отсюда.
В следующий раз я встретила ее в Томске, но бога она больше не боялась. Она уже не верила в него. Не верила и потому не проклинала. Такая Тори внушала страх, и такой Тори хотела верить я.
Сейчас мне больше семидесяти лет, а может уже и все восемьдесят. Я прожила очень долгую жизнь. По сравнению с числом прожитых мной лет та пара месяцев, проведенных в России, – меньше, чем одна овца в стаде из ста голов. Однако ее я помню ярче всего. Я помню всех вас, каждый прожитый с вами день.
Господь на меня теперь не гневается. Я ему больше не интересна. Благодаря этому я и прожила так долго. Если бы только можно было разделить эту горькую жизнь с моей дочерью…
Вы когда-нибудь слышали о Корее?
Интересно, существует ли она до сих пор.
Однажды мне пришлось бежать в Россию, чтобы спастись от сокрушившей мир катастрофы. Тогда мне было тридцать восемь лет.