– Благодарствую, ваше императорское величество, за фабрику цветных стекол, мозаику для царского портрета изготовляющую, но науки для – потребна химическая лаборатория, которой споспешествует и господин президент, его сиятельство…
– Как? – забавы ради перебила Государыня. – Вы в обоюдном заговоре?
– В обоюдном согласии, – с улыбкой поправил Кирилл Разумовский.
– А ты не перебивай господина профессора! – не заметила Елизавета Петровна, что перебивает-то сама. – Так о чем это мы?..
– О химической лаборатории, – не потерявшись в придворной перепалке, напомнил Ломоносов.
– Так за чем дело стало? Химичьте! – Кажется, и самой понравилось, что столь научно изъяснилась.
Не того мнения был профессор:
– Химичат, ваше императорское величество, несвойственные еще науки университетские студиозы, профессора же суть опыты наиважнейшие ставят. Не можно без хорошей лаборатории…
Государыня задумалась, не предлагая профессору сесть. Да разве знала она о его больных ногах? А если б и знала?.. Стоит вон перед ней гетман Малороссийский, выстаивает под нотацией великобрюхий фельдмаршал Апраксин, канцлер Бестужев опять же, иногда и первый камергер Алексей Разумовский, из вежливости тож. Не Государыне же перед ними вскакивать!
Что-то ее начинало сердить, а что – не могла понять. Причина сама собой явилась:
– И дорого стоить будет?
На все у профессора был готовый ответ:
– По смете, мною же исчисленной, строительство обойдется в 3244 рубля 15 копеек…
Настроение у Елизаветы Петровны могло меняться мгновенно.
– Вы слышали, господин президент? Дешевизна какая! Не тридцать, не двадцать копеек – всего пятнадцать! Может, и двенадцати хватит?
Ломоносов набычился и без того тяжелой, но еще и париком отягченной головой:
– У меня, ваше императорское величество, вышло пятнадцать…
Президент Академии дергал его за фалду камзола, давясь от смеха и нетерпения. Он-то понимал: только смех и может погасить гнев Государыни:
– Мы поторгуемся, ваше величество, авось и до семи копеек собьем…
– Торгуйтесь пока… мы вон еще и не обедали после такой знатной охоты. Вино-то, господин профессор, имеет отношение к химии?..
– Понеже перегонка, Петром Великим узаконенная и в рамки дозволенности введенная…
Уже решительно вмешался президент Академии:
– Мы с господином профессором обсудим сей предмет без утруждения вашего величества…
Она вздохнула с облегчением:
– Право дело, не утруждайте слабую женщину… Когда она маленько умаляла себя, это значило, что поднадоело о делах говорить. Президент дернул профессора за фалду, разворачивая лицом к дверям. Поклон следовало отдать, отступив немного от стола.
– Все пропало, а, ваше сиятельство? – в коридоре совсем стал заплетаться ногами профессор.
– Все прекрасно! – был самый легкомысленный ответ. – Хвала Господу, что вы не пустились в рассуждения о графе Воронцове…
Михаил Илларионович Воронцов, бывший в то время вице-канцлером, привез из Рима образцы итальянской мозаики. Что-то побудило его посвятить в это дело Ломоносова, тот со свойственной ему горячностью увлекся «стеклоделанием». Захотелось воспроизвести образцы. Но итальянцы предусмотрительно хранили секрет изготовления смальты, то есть непрозрачных цветных стекол. На Руси за войнами и неурядицами секреты их изготовления были давно утеряны. Но видел же Ломоносов, в юности своей посещая Киев, ту древнюю, «киевскую мусию» в сохранившихся соборах? Оказывается, и помнил. Расшевелил Воронцов юношеские впечатления, обет дал: воспроизвести! Ошалело ведь ко всякому делу подходил. Более четырех тысяч опытов поставил, прежде чем «выпек стеклышко». Даже добился рубинового стекла, окрашенного соединениями золота; его умели делать только древние ассирийцы, а больше никто. Но волосы Елизаветы Петровны разве не отливали золотом? Что за портрет без него!
Нет, правильно сделал президент Академии, утащив профессора в один боковой буфетец, где они и покончили с дельцем. Профессор Ломоносов мог сколько угодно хмуриться, не получив ясного ответа от Государыни, однако ж ее камергер не сомневался в успехе.
– За ваш успех, господин химик! – поднял бокал.
