В челноке, прибитом к береговой круче, табанили веслами двое: старик в казацкой, не по росту длинной свите и девушка, тоже в слишком широкой юбке, с повязанной кое-как непомерной плахте8.
– Здесь водоворот! – крикнул. – Чуть пониже спуститесь, там можно пристать.
Они ослабили весла, тут же подхватило клокочущее течение, отжимая от берега.
– Да теперь-то жмитесь… несчастные гуляки! – вслед добавил, сам туда подвигаясь по узкой каменистой кромке.
Там была маленькая бухточка, которую гетман рассмотрел еще с нагорья, решив устроить причал для своих челнов. Они кое-как пристали, переводя дыхание. Когда подошел, в лодке обнаружилась и третья душа: старая женщина, ничком лежащая на днище. Стала понятна чужая одежда на плечах старика и девушки – женщина была в домашнем одеянии, в каком услужи-ют здешние шинкарки.
– Евреи, что ль? – спросил он помягче, чем подумал.
– Ага, жиды, пан добрый, – не заметя его снисхождения, привычным языком ответил старик. – Не губите, пане добродею! – пал он на колени, не замечая, что подхлестывает волна.
Кирилл Григорьевич при такой домашней поездке был, конечно, без мундира, да и в камзоле не самом лучшем. Все ж вид знатного пана повергнул в смятение и лежащую на днище женщину. Она приподнялась, обернулась носатым, чернявым, даже со следами усиков, лицом, с космами, подвязанными под горлом наподобие платка. Жидовка, сказал бы всякий, увидевший ее. Не от болезности, а для сокрытия ее лицом вниз упрятали. Вот жидов гетману только еще и не хватало!
Но сказал опять помягче:
– В Польшу или Литву бежите? По Сейму вам не подняться, быстр больно. Спуститесь на Двину, да по ней… поспокойнее…
– Там Чернигов, пане добродею, перехватят…
– Тогда нечего зря языком воду мутить! Отгребайте к тому берегу, там меньше течение.
Девушка, путаясь в чужих, длинных юбках, первой взобралась в лодку и взяла свое весло. Отца поджидала. Но он был разумнее женщин, потому низко поклонился, открывая истинное лицо:
– Мы не бежали б, пане добродею, да многих наших близких кого потопили, кого… – Договаривать не хотелось, и так ясно. – За доброе слово спасибо, пан незнаемый…
Он взял другое весло и сильно оттолкнулся от берега, прежде чем спустить его в воду.
Поднимаясь по круче, здесь более пологой, Кирилл Григорьевич заметил следы старых ступенек. Кой-где сохранились плоские камни. Значит, правильно он высмотрел бухточку для своих будущих кораблей.
Уже темнеть начало, пора было идти в шатер. Но с какой-то непонятной тревоги – а может, и жалости? – еще постоял на берегу, посматривая, как трудно дается течение слабосильным гребцам, даже и по тому, пологому берегу.
– Все равно утонут, ваше сиятельство, – за его плечом заметил наблюдавший все это охранник.
Кириллу Григорьевичу не понравилось:
– А ты чего здесь торчишь?
– Так служба моя такая… – в недоумении погремел охранник саблей по камням, разворачиваясь в сторону шатра.
Кирилл Григорьевич немного устыдился, садясь в шатре за накрытый стол, позвал сквозь парусное полотно:
– Поди сюда.
Когда охранник, распахнув полость, предстал, указал на свободный походный стулец:
– Посиди со мной. Испей. Немного можно. Те, что в посаде, накормлены?
Охранник видел добродушие гетмана: присел, выпил поданный бокал, подогретое жаркое зубами молодыми оценил по достоинству.
– Родом-то откуда?
– Отсюда, с Сейма ж, ваше сиятельство.
– А говоришь вроде как по-хохлацки?
– Так мы ж из Твери… беглые, сами понимаете, ваше сиятельство…
– Да, да, понимаю! – смутился Кирилл Григорьевич.
Как-никак, гетман должен знать, что казаки далеко не все хохлацкого роду. Да и спрашивать – кто, откуда – не принято. Извиняясь за свою оплошность, другую чарку предложил, но охранник отказался:
– Никак нельзя, ваше сиятельство. У шатра нас только трое и осталось. Снов вам хороших… – поклонился, уходя и плотно задергивая полость.
Хоть и на верховом ветру, но комары, конечно, попискивали. Кирилл Григорьевич разделся и залег на кровать, застланную толстым шелковым одеялом. В ногах и турецкий ковер был предусмотрительно скатан. Хотя зачем? Хватит и шелкового тепла. Накрылся с головой, чтоб ничего над ухом не пищало… и погрузился в сладкие сны, всего-то при одной ночной свече.
