Герцогиня уверенно, я бы даже сказала, походкой гренадера пересекла зал и заняла свободный столик в нише. По всему было видно, что она здесь частый гость и официанты ей рады. Служителю, явившемуся по первому щелчку пальцев, она заказала обильный обед и две пинты шабли[15].
— Будет ли петь сегодня Гара, мой любимчик? — поинтересовалась она у официанта.
— Через час или два, мадам. Не одна вы его ждете! — засмеялся официант, ловко сдергивая грязную скатерть со стола и расстилая новую.
Эме наклонилась ко мне:
— Ах, какой это певец! И какой красавец! Я с ума по нему схожу.
Я понятия не имела, кто это, и вообще нахождение в подобном месте вызывало у меня легкую тревогу, будто я находилась в притоне. Неужели именно так живет сейчас столица? Может, мне лучше уйти, пока меня никто здесь не заметил? Прежде чем я успела додумать эту мысль, официант грохнул на стол два горшка с густым овощным супом, дюжину жареных перепелов в виноградном соусе, паштет, большую тарелку с вареньем и овечьим сыром и песочный пирог с мирабелью[16].
Герцогиня всплеснула руками:
— О-о! Мои перепела… Отведайте, Сюзанна, лучше этого могут быть только жареные дрозды!
Меня больше беспокоил громадный запотевший графин с белым вином, который был водружен на стол вместе со снедью. Зачем столько вина? Он напомнил мне большущие фьяски[17] с кьянти, столь популярные в моей родной Тоскане, и я с тревогой сказала об этом сотрапезнице.
— Ну так ничего удивительного, — заявила Эме, — Фраскати итальянец, вот и подает щедро.
Она вскинула на меня глаза и добавила:
— Впрочем, ваши материнские корни — тоже из Италии, насколько я знаю. Черт возьми! Вот теперь мне вполне понятен замысел нашего дружка Талейрана. Каков хитрец, все предусмотрел!
— Что вы имеете в виду?
— Вы — наполовину итальянка. Ха-ха, у вас с Бонапартом куда больше общего, чем можно подумать сначала!..
Мне слегка надоели намеки, которые она то и дело рассыпала на предмет каких-то планов Талейрана относительно меня, и я решила ответить прямо, не останавливаясь даже перед грубостью.
— Что вы болтаете, Эме? Может, вам еще взбредет в голову сказать, что Талейран готовит меня для консульской постели? На мой взгляд, вы именно к этому клоните!
Герцогиня, успевшая уже осушить бокал вина, громко рассмеялась. На щеках у нее уже цвел румянец.
— Э-э, моя дорогая, вы никогда не были глупы! Догадались! Ну, а почему нет? Все может быть!
— Я замужем, если вы забыли.
— Ну и кому когда это мешало? Не лицемерьте! У меня было два мужа… а у вас, насколько я знаю, — целых три, причем один из них был, проклятье, якобинец. А граф д’Артуа, ваш пылкий поклонник? Париж еще не забыл ваших с ним зимних катаний по улицам…
Она глотнула еще вина и, явно желая поставить меня на место, заявила:
— Чем вы лучше других, спрашивается? Ну, чем? Время сделало из каждой из нас куртизанку. Все продаются… — Эме засмеялась и, играя бровями, добавила: — Правда, вам удалось сохранить благопристойный облик. Герцог дю Шатлэ появился очень кстати и дал вам возможность играть спектакль долгого и прочного замужества!..
— По-моему, в вас говорит зависть, герцогиня, — парировала я, скрывая за спокойствием возмущение. Внутри меня все вибрировало. Никогда прежде я не слышала о себе таких мерзких завистливых речей! — У нас с господином дю Шатлэ два сына. Только полный глупец или откровенный недруг может назвать такой брак спектаклем!
— Ах ну да, ну да…
Она обгрызла тушку перепела, отбросила кости в сторону и, небрежно утершись салфеткой, смерила меня недобрым взглядом.
— Не буду судить. Мне нет до этого дела. Я только прекрасно знаю: если дама явилась в Париж и согласилась дружить с первым консулом, ее аристократические принципы забыты. Забыты на-всег-да! Не убеждайте меня в обратном. Это ни хорошо и ни плохо, это просто факт…
Я не стала спорить, потому что не видела смысла переубеждать женщину, настроенную явно враждебно и явно побитую жизнью. Картина ее жизни мне была предельно ясна. В Париже бывшая герцогиня де Флери перебивалась с хлеба на квас, выполняя салонные поручения Талейрана и Клавьера: кого-то с кем-то поссорить, до кого-то донести нужную информацию, — а полученные деньги спускала на развлечения, вино и мужчин, и это было очевидно по ее опустившемуся облику. Молодость еще позволяла ей считаться красивой, но зрелище она производила не самое приятное: ела неряшливо, пила много и жадно — графин пустел на глазах, в ее взгляде постоянно мелькали завистливые недобрые чувства, которые герцогиня испытывала, очевидно, к каждой женщине, выглядевшей более благополучно.
