В театре «Современник» шел ночной просмотр фильма Анджея Вайды «Человек из мрамора». Зал, привыкший к аншлагам, был забит под завязку. История рабочего парня, обманутого и преданного Компартией, — в центре Москвы, пускай ночью и один раз, но абсолютно легально!
Год был, наверное, восемьдесят третий — во всяком случае, точно до Горбачева. Советская власть давала трещину прямо на глазах…
В начале восьмидесятых один студент ГИТИСа нанялся ночным сторожем в музей Николая Островского.
Студент был не дурак: работа не бей лежачего (чуть ли не в прямом смысле), зарплата — семьдесят целковых, внизу — ресторан Дома актера… Но, всей этой синекурой не ограничившись, студент на время своих посиделок в ресторане начал сдавать кровать Николая Островского проституткам с Тверской.
По трешке за сеанс.
Ту самую кровать, где было написано про жизнь, которая дается человеку один раз.
Студент хлопотал насчет приработка, а метафора сложилась сама.
Вышеупомянутый ресторан был частью родного для нас Дома актера. Дом этот сгорел в ужасном пожаре в 1988 году, но и сегодня, сквозь стеклянный куб торговой галереи, я вижу призраки тех коридоров и гостиных.
…Конец семидесятых; Давид Самойлов читает стихи — маленький, крепкий, в огромных лупах-очках. Просят что-нибудь из нового; он некоторое время копается в листках — вот это!
«Но зато — дуэт для скрипки и альта!»
Я слышал едва ли не первое исполнение этого классического стихотворения…
Легкость самойловского ума.
— Почему вы, москвич, живете в Пярну?
Секундная пауза.
— Давайте я вам лучше расскажу анекдот.
И Самойлов рассказывает анекдот про английского лорда, который каждый вечер приходил в гости к другому лорду. Они курили трубки, пили кофе… И так каждый день, двадцать лет подряд. И вот однажды — шесть вечера, а его нет. Семь вечера, восемь… В девятом часу встревоженный хозяин велит запрягать и едет узнать, что случилось.
Приятель сидит дома один — курит трубку, пьет кофе.
— Сэр! Почему вы не у нас? Что случилось?
— Знаете: надоело!
Смех в зале на это «надоело» — совсем не по английскому адресу…
Другой вечер, другой классик — Рита Райт-Ковалева. Переводчик — в ее случае слово недостаточное: сэлинджеровский Холден заговорил на таком поразительном, живом русском языке, которого еще не было и здесь!
Она рассказывает о тех, кого знала близко: Володя, Аня, Боря, Осип… — и дух захватывает от гула времени. Вот же оно, рядом, в одном касании!
На вопрос, кто ей нравится из пишущих сегодня:
— Русский поэт Иосиф Бродский, в настоящее время живущий в Швеции.
Рита Яковлевна ошиблась с географией: в Швеции Бродский гостил, а жил все-таки в США. Я узнал все это гораздо позже, а тогда — надо бы, думаю, запомнить: Иосиф Бродский!
Год на дворе — семьдесят восьмой.
В театры я проходил по студенческому билету, но на галерку не шел, а, дождавшись темноты, пробирался в партер, где всегда были свободные места из невыкупленной «брони».
Таким образом я оказался и в партере театра Моссовета, где ереванский театр играл шекспировского «Кориолана» — на армянском языке, с русским переводом. Я прополз по темному проходу, нащупал высмотренное заранее свободное кресло, сел и стал шарить руками в поиске наушников.
— Держите, — с легким акцентом сказал голос рядом.
— А вы? — шепнул я.
— Мне не надо.
И я надел наушники.
Хорен Абрамян был замечательным Кориоланом — огромным, страстным…
В антракте зажегся свет, и весь партер, по преимуществу, разумеется, состоявший из московских армян, вдруг повернулся в мою сторону и стал кланяться, улыбаться, воздевать руки и слать приветы.
Секунд пять я пытался вспомнить, чем мог заслужить такую любовь армянской общины, прежде чем догадался, что знаки внимания адресованы не мне, а человеку рядом со мной — тому, который отдал мне наушники.
Я обернулся. Это был маршал Баграмян.
Как я был палестинским беженцем
Это со мною случилось, кажется, в семьдесят седьмом году. Режиссер Колосов снимал телефильм про то, как его жена, народная артистка Касаткина, будучи советским корреспондентом, гибнет в Бейруте.
Бейрут нашли в Троицком переулке — там были такие развалины, что никаких бомбежек не надо. Подожгли пару дымовых шашек, вот тебе и Бейрут!
