Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж нами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
На следующий день П. А. Корсаков отвечал Пушкину:
«Милостивый государь
Александр Сергеевич!
Приятно мне было видеть из лестного письма вашего, что вы не забыли старинного и всегдашнего почитателя вашей музы. Печатая ваши первые стихи в журнале моем, я гордился мыслию, что гениальный поэт, долженствовавший прославить имя свое и русскую словесность, избрал меня и журнал мой орудием обобщения своего с отечественными читателями. Не одна дружба ваша к покойному брату Николаю, — сознание гениальности вашей — заставляла меня радоваться вашим успехам. После этого, можете посудить, с каким удовольствием получил я вверенное цензуре моей ваше новое произведение! С каким наслаждением я прочел его! Или нет; не прочел, — проглотил его! Нетерпеливо жду последующих глав… Теперь вот в чем дело: вы желаете сохранить аноним, я не изменю вашей тайне; но мне нужно чье — нибудь имя для записания его comme votre homme de paille (в качестве подставного лица — фр.) в регистры комитетские; или лучше сказать, — нужно лицо представителя манускрипта. Потрудитесь же сказать мне его имя; а оно должно быть невымышленное: ибо цезура, допуская псевдонимы и анонимы авторов, должна непременно знать, кем именно сочинение неизвестного представляется цензору. Это одна просьба; а вот другая. Мне хотелось бы увидеться лично с вами и перемолвить несколько слов — о паре слов вашего прелестного романа, который я без малейшего затруднения хоть сей час готов подписать и дозволить к печатанию. Назначьте же час и место свидания: у меня или у вас? Хотя времени у меня весьма мало; но вы — должны быть исключением из общего правила.
Благоволите почтить ответом вашим нелестного почитателя и всегда вам
милостивый государь
готового на услуги
П. Корсаков.
28 сентября 1836.» [77].
Как видите, Пушкин обратился по адресу, но дело было не в «Капитанской дочке», которую он закончил только 19 октября 1836 года, о чем свидетельствует поставленная им дата.
Пушкин издал «Капитанскую дочку» в № 4 своего журнала «Современник», отдельное издание ему было не нужно до появления повести в своем
издании. Так для чего же он обратился к Корсакову так рано. Дело было не в «Капитанской дочке», надо было восстановить дружеские отношения с Корсаковым, самым доброжелательным цензором того времени, обаять его, наконец, встретиться, о чем попросил сам цензор и уже в конфиденциальной беседе договориться об издании «Русского Декамерона». В качестве поставного лица, нужного для издания, как мы знаем из письма Корсакова, он пригласил двадцатичетырехлетнего Сергея Николаевича Дирина, переводчика, помощника редактора «Журнала мануфактур и торговли», дальнего родственника В. К. Кюхельбекера, который получал в III-м отделении письма Кюхельбекера к родным и показывал их Пушкину, поскольку в каждом из них упоминалось его имя. И. И. Панаев пишет, что «Дирин был в восхищении от приемов Пушкина, от его приветливости и внимательности». «Через несколько лет после смерти Дирина, — вспоминает Панаев, — я как — то завел речь об нем и об его отношениях к Пушкину с П. А. Плетневым.
— А знаете ли, почему Пушкин был так внимателен и вежлив к нему?
— Почему же? Ведь он был со всеми таков.
— Нет, — отвечал Плетнев, — с ним он был особенно внимателен — и вот почему. Я как — то раз утром зашел к Пушкину и застаю его в передней провожающим Дирина. Излишняя внимательность его и любезность к Дирину несколько удивила меня, и когда Дирин вышел, я спросил Пушкина о причине ее.
«С такими людьми, братец, излишняя любезность не вредит, — отвечал, улыбаясь, Пушкин.
«— С какими людьми? — спросил я ус удивлением.
«— Да ведь он носит ко мне письма от Кюхельбекера… Понимаешь? Он служит в III-м отделении.
