Впервые по-русски пьеса была поставлена Русским Клубом Оксфордского университета (реж. David Bellos) в 1968 г. В письме Вере Набоковой режиссер рассказал о постановке, отметив, что эта премьера, прошедшая на любительской сцене в скромных декорациях и костюмах, несмотря на свой успех, не могла быть той, которой заслуживала пьеса (BCNA. Bellos, David. Letters to Vera Nabokov. 20 марта 1968 г.). «Изобретение Вальса» было затем поставлено Истсайдским театром в Сент-Пол (1968) и Хартфордской постановочной компанией в Нью-Хейвене (1969). В СССР пьеса впервые была показана в 1988 г. на сцене Рижского ТЮЗа в постановке Адольфа Шапиро.
В связи с тем, что постановка «Изобретения Вальса» в Париже так и не состоялась, отклики на ее публикацию в эмигрантской печати были единичны. В рецензии, подписанной «М. К.», Сальватор Вальс интерпретировался как «помесь Бэла-Куна с Хлестаковым» (М. К. Явление Вальса // Современные Записки. 1938. Кн. LXIX. С. 355–363), Г. Адамович писал о влиянии «Балаганчика» А. Блока:
«К чему близко это водворение здравого смысла в правах, после долгих испытаний его? К «Балаганчику», конечно. Совсем другой тон, гораздо меньше лиризма, гораздо больше уступок злободневности, но приемы те же. Генералы у министра на совещании — почти слепок с блоковских мистиков»
(Г.Адамович. <Рец.>: Русские записки. 1938. № 11 // КБР.[14] С. 176).
Современные исследователи установили ряд источников драмы. Б. Бойд отметил возможное влияние на пьесу драматической фантасмагории 15-го эпизода «Улисса» (1922) Дж. Джойса, в которой Леопольд Блум возвышается до мирового господства и затем развенчивается: «По сути дела, сон Вальса, кажется, отчасти ведет свое происхождение от того места в эпизоде «Улисса», где Блум берется реформировать мир» (Б01.[15] С. 569). Р. Д. Тименчик остроумно указал на возможное развитие в пьесе пушкинского определения вальса, данное в «Евгении Онегине», — «Однообразный и безумный», и раскрыл «геометрический» характер противостояния Вальса, исповедующего спасительность круга, с одной стороны, и прямолинейных Полковника и Берга, с другой (см.: Р. Тименчик. Читаем Набокова: «Изобретение Вальса» в постановке Адольфа Шапиро // Родник. 1988. № 10. С. 46–48). На вероятную пушкинскую генеалогию героя драмы указали также С. Сендерович и Е. Шварц, предположив, что «у Набокова существует ассоциация между мотивами вальса и ужаса смерти <…> Вполне возможно, что в основе этой ассоциации лежит имя главного героя <…> «Пира во время чумы» Вальсингама. В таком случае у Набокова речь идет о вальсе во время чумы» (С. Сендерович, Е.Шварц. «Вербная штучка». Набоков и популярная культура. С. 221). Предположение это тем более интересно, что в первом английском переводе пьесы Вальсингам называется прямо.
Порочный круг любой диктатуры, от банального обещания всеобщего благоденствия до заурядного зверства, отражен в самой композиции пьесы. Драматическая канва «Изобретения Вальса» восходит к пьесе Педро Кальдерона «Жизнь есть сон» (1635), в первых двух действиях которой принц Сехизмундо описывает круг, спящим попадая из тюрьмы во дворец и получая власть в государстве и затем во сне водворяясь обратно в тюрьму. Период необузданного властвования расценивается им как сон. В «Изобретении Вальса», как и в первых двух действиях пьесы Кальдерона, круговая композиция обусловлена сновидческим характером происходящего. Однако обращение к Кальдерону у Набокова происходит не напрямую, а через другой драматургический источник, написанную по мотивам Кальдерона «фантастическую драму в стихах» Д. С. Мережковского «Сильвио» (1890). Пьеса Мережковского завершается раскаянием принца Сильвио, злоупотребившего властью и жаждущего во искупление вины осчастливить свой народ посредством утопических реформ. У Набокова, напротив, Вальс забывает свои высокие цели ради стандартных удовольствий тирана.
В пьесе совмещены две темы, популярные в литературе межвоенного времени, — тема мирового господства на почве открытия небывало мощного лучевого оружия, имевшего в 10—30-х гг. расхожее название «лучи смерти», и тема всеобщего разоружения во имя вечного мира. Из произведений, повлиявших на замысел Набокова или же отразившихся в нем, можно назвать, в частности, пьесу Б. Шоу «Дом, где разбиваются сердца. Фантазия в русском стиле на английские темы» (1919), с ее полоумным изобретателем капитаном Шотовером, ищущим некий «психический луч», способный взорвать все взрывчатые вещества мира и уничтожить таким образом оружие на земле; роман А. Н. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» (1925–1927), в котором открытие теплового луча служит средством к достижению мирового господства; романы Андрея Белого «Московский чудак» (1926) и «Москва под ударом» (1927), в которых изобретение русского профессора, дающее возможность использовать в военных целях лучи большой разрушительной силы, становится объектом охоты для немецкого шпиона.
