ЖИВИТЕ ДОЛГО. КОГДА ПОЧУВСТВУЕТЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ ВПЕРЕДИ МАЛО ЛЕТ, СЧИТАЙТЕ ГОДОМ ДЕНЬ ИЛИ ЧАС, И ОПЯТЬ ВПЕРЕДИ У ВАС БУДЕТ ВЕЧНОСТЬ. ТАК, ВЕРОЯТНО, ПОСТУПАЮТ БАБОЧКИ, КОТОРЫЕ ЖИВУТ ОДИН ДЕНЬ. КАЖДЫЙ, КТО ЖИВЕТ, ПРОЖИВАЕТ ВЕЧНОСТЬ, ТОЛЬКО ИЗМЕРЯЕТСЯ ОНА ПО-РАЗНОМУ. МОЯ ВЕЧНОСТЬ ПОДХОДИТ К КОНЦУ, А ВАША ПУСТЬ ПОДОЛЬШЕ НЕ КОНЧАЕТСЯ. ИЗВИНИТЕ, ЧТО НЕ СМОГ ДОСТАВИТЬ ВАМ ЭТО ПИСЬМО, КАК ПОЛОЖЕНО ПОЧТАЛЬОНУ.
— Тот же почерк, — сказала Старуха-манекенщица. — Значит, это он писал письма, которые продлевали мне жизнь.
— Продлевали нам жизнь, — сказала Студентка.
— И теперь он снова продлил нам жизнь, — сказала Бакалейщица.
Коммерсант посмотрел на часы, которые опять показывали часы, а не годы и столетия.
— Изобретатель вечности, — сказал Коммерсант.
Теперь стало ясно всем, что это он, Почтальон, изобрел для них вечность. Профессор считал это поистине великим изобретением. В ответ на замечание Коммерсанта, что вечность существует объективно и независимо от нас, Профессор возразил, что иногда ее стоит заново изобрести, чтобы сделать доступной человеку.
— Жизнью пользуйся живущий, — сказал Коммерсант.
— Это правда, — вздохнула Бакалейщица. Это была нелегкая для нее правда. Ей было искренне жаль этого мальчика, этого Почтальона, но ведь они, в сущности, только начали жить. Они с Коммерсантом только начали жить.
Она придвинулась к Коммерсанту, но он отодвинулся от нее: разница лет встала между ними, как стена, и было не преодолеть возрастного барьера. И не только возрастного. У него была своя семья, у нее своя. У нее своя бакалея, у него своя коммерция. Все, что их еще недавно сближало, выпорхнуло, как бабочка, в открытую дверь, за которой простирались их разные жизненные дороги… У каждого своя дорога. Своя ли? Жизнь, которая ждала их за дверью, стала для них чужой за этот месяц — за эти века и тысячелетия. Все, что они здесь обрели, все, что дала им вечность, — пусть небольшая, пусть бабочкина, но все-таки вечность, — теперь было безвозвратно утрачено. Профессор не допишет своей монографии о жизни бабочек в условиях закрытых помещений, Старуха вернется к своей старости, а Парикмахерша — в дамский зал, отделенный, отгороженный от мужского. Стихи, переписанные Студенткой, будут напрасно взывать о любви, и стопка пеленок не дождется своего хозяина… Бакалейщица это поняла и отодвинулась от Коммерсанта.
Все стали друг другу чужими, словно они не прожили вечность под одной крышей, и близок им был только тот, ушедший, создавший и разрушивший их маленький бабочкин мир. Он был им близок, хотя он-то ушел особенно далеко — так далеко, что не хватит и вечности, чтобы вернуться.
Студентка встала.
— Хватит с меня вашей энтомологии! Он там сейчас умирает, чтобы мы могли еще немножко поползать, попорхать!
Она отбросила свой аккуратный конспект — почему-то не в сторону Профессора, имевшего прямое отношение к энтомологии, а в сторону Коммерсанта, который никакого отношения к этой науке не имел.
— Счастливо оставаться. Приятной вам вечности. Я не хочу, чтоб за меня умирали другие.
— Как будто только за вас, — сказала Парикмахерша, а Коммерсант выразил эту мысль более четко и доказательно:
— Человек умирает за коллектив. Это нормально. Ненормально, когда коллектив гибнет ради одного человека.
Старуха чуть не бросилась на него с кулаками:
— Он считает это нормальным! За него умирает человек, а он считает это нормальным!
— Не за меня, — терпеливо объяснил Коммерсант. — Он умирает за коллектив, а каждый из нас — всего лишь частичка коллектива.
— Я не частичка, — сказала Студентка, — я человек. И я имею право умереть сама за себя, как положено человеку.
Парикмахерша возразила:
— Что значит — за себя? Ведь не вы же…
— Именно я. Мне стыдно, что я не сказала об этом раньше, но это я, я утопила этого боша.
Она была похожа на Старуху в молодости: такая же непреклонность, такая же решимость идти до конца, не думая о последствиях. А Старуха давно уже привыкла думать о последствиях, и в данном случае она их ясно себе представляла. И когда Студентка поднялась, чтоб уйти, Старухе показалось, что это уходит ее молодость, уходит, чтобы больше не возвращаться.
