— Вся семья? Это ужасно!
— Да. Остался только бальи. Он в то время был на Мальте. Что же касается замка, то он пострадал, несмотря на усилия интенданта, который выкупил его, как только строение выставили на торги как национальное достояние. О, разумеется, не для себя! Это прекрасный человек, каких в наших краях немало. Он не позволил себе поселиться в замке, а занял лишь привратницкую и даже попытался кое-что привести в порядок, но после покупки у него совсем не осталось денег. Он жил там, как мог. А потом, в VII году...
— Мне не слишком нравится новый календарь. Мне никогда не удавалось с ним разобраться...
Генерал Ле Венер улыбнулся. Несмотря на свою принадлежность к лучшей нормандской аристократии, он служил Республике с невероятной страстью, поскольку проникся идеями «философов» во время американской Войны за независимость. Он стал первым, кто предложил отменить привилегии, начиная с 20 марта 1789 года! Но Конвент не оценил ею преданность, отправив на эшафот лучших военачальников. Ле Венер оказался в тюрьме и был обязан своим спасением своему бывшему ординарцу Лазарю Гошу, сыну одною из егерей в его поместье Тильер. Но все это никоим образом не изменило его политических взглядов.[1]
— Вы — как наши жители, — вздохнул генерал. — Им тоже не по душе нововведения. Скажем так он вернулся сюда в 1798 году.
— Смог ли он хотя бы частично восстановить свой дом? Он никогда не был богат, насколько мне известно...
— Бальи — младший сын в семье. Богатым он никогда не был и не стал богаче сейчас, когда остался единственным наследником. Не представляю, как он живет. Говорят, он очень похудел...
— Да что вы?! А вы с ним не виделись?
— О нет!
— Но отчею же? Он же ваш кузен, не так ли?
— Вы правы, и я был бы рад ему помочь, но он предпочел бы встретиться с дьяволом, а не со мной. Для этого старого мальтийского рыцаря, ярого приверженца королей, я всего лишь предатель, ренегат. Он настолько меня презирает, что я даже не уверен, захочет ли он за меня молиться... В любом случае он не желает никого видеть...
— Может быть, бальи де Сен-Совер умер?
— Об этом бы стало известно. Он живет в Монтрувре не один. С ним по-прежнему Морель, интендант, его верный пес, и там есть еще какая-то женщина. Никто о ней ничего не знает. И не спрашивайте меня, как она выглядит: те, кто видел, как они с бальи прибыли в дилижансе из Парижа, сумели разглядеть только лицо под вуалью. Говорили, что она высокого роста и, без сомнения, крепкая, потому что она почти несла нашего несчастного родственника с помощью пятнадцатилетнего мальчика. Возможно, это ее сын...
Остановившись у извилистого берега пруда, Гийом задумался, вспоминая этот недавний разговор, но раскат грома привел его в чувство. Сахиб вздрогнул, сердито заржал и едва не закусил удила, но хозяин твердой рукой удержал его.
— Нам пора в укрытие, — пробормотал Гийом, а с неба уже упали первые крупные капли дождя. После короткого галопа и жеребец, и его всадник оказались под стрельчатым сводом старинного барбакана.
Перед ними мгновенно появился мужчина и загородил им путь. Седые волосы и борода превращали его в старика. Но это был детина ростом более шести футов, похожий на дубы Экува. В его силе сомневаться не приходилось.
— Куда вы направляетесь, месье? — грубо спросил он.
— По-моему, это очевидно, не так ли? Вы, должно быть, Морель, интендант господина бальи де Сен-Совера?
— Это так.
— А я господин Тремэн из поместья «Тринадцать ветров», что возле Сен-Ва-ла-Уг. Будьте любезны сообщить о моем приезде вашему хозяину. Я хочу с ним поговорить.
Одним взглядом интендант оценил и красоту коня, и безупречную посадку всадника. Только потом он посмотрел на узкое лицо с высокомерным носом, черты которого были словно высечены из старого дерева. Хищные глаза сверкали и смотрели властно. Морель увидел и большие худые мускулистые руки, широкие плечи под плащом, небрежно откинутым назад и не скрывающим хорошо сшитый сюртук и белоснежную сорочку. Заметил он и короткие жесткие рыжие волосы с сединой на висках.
Осмотр не дал отрицательных результатов, но интендант по-прежнему преграждал Гийому путь.
