Избранные труды - страница 423
Особое место в творчестве Р. занимает русская фольклорная тема; отвергая «простонародность» (характерно его противопоставление подлинным фольклорным песням песен Дельвига как образца «народного», возвысившего до искусства), Р., однако, ищет в русском крестьянстве патриархальных нравов, христианских чувств и смирения, а также этических понятий и представлений, близких естественным началам человеческого общества. Он стремится создать «русскую идиллию» («Родник»[1419]), стилизует народную песню, пишет «народные рассказы» в стихах («Домовой. Новоселье», СПб., 1833).
Критический отзыв Дельвига на поэму Р. «Рождение Иоанна Грозного» (СПб., 1830)[1420] стал причиной их разрыва «после очень близких отношений» (Дельвиг А. И., Полвека русской жизни, М.-Л., 1930, т. 1, с. 55). В это время Р. печатается в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» (1831–32, в т. ч. анонимно и под пародийным псевдонимом «Ксенократ Луговой», прозрачно намекающим на Кс. Полевого[1421]), «Сев. Меркурии» и «Гирлянде» (1831), «С.-Петербургском вестнике» (1831), выступает как издатель альманахов «Царское Село» (1830; совместно с Н. М. Коншиным), «Альциона» (1831–33), где помимо стихов помещает и прозу [«Константин Левен», 1831; «Очистительная жертва», 1832; «Зеркало старушки», 1833; некоторые произведения под псевдонимом «Колыванов» (см.: письмо Подолинскому 22 января 1832 — РГБ, ф. 232, к. 3, № 32)]. Расхождение с пушкинским кругом было недолговременным; сразу после смерти Дельвига Р. поместил в «Литературную газету» стихотворение «тени друга» со скорбно-покаянными нотами («Простираю к небесам / Примирительную руку!» — 1831, 1 мая).
С самим Пушкиным у Р. установились тесные отношения. В 1830–1831 он перевел на немецкий язык, помимо его стихов, сцену из «Бориса Годунова» с рукописи издания: (напечатана в «Dorpater Jahrbücher für Litteratur, Statistik und Kunst, besonders Russlands», 1834, № 1; сцена перепечатана в переводе А. Савицкого с изложением сопроводительной статьи Р.[1422], опубликовав в переводе и оригинале и пушкинские фрагменты, не вошедшие в печатный текст[1423].
(По сообщению Р., перевод заслужил «восторженную благодарность» Пушкина и «хвалу Жуковского». В отличие от большинства критиков, сдержанно принявших трагедию Пушкина, Р. оценивал ее как шедевр, «творец коего во времена Петрарки и Тасса был бы удостоен торжественного в Капитолии коронования» (письмо к Шевырёву 19 июля 1831[1424]). Восторженное отношение к «Борису Годунову» выразилось и в рецензии Р. на 3-ю часть «Стихотворений А. Пушкина», где он также отметил как особое достижение поэта трагедию «Моцарт и Сальери» и «Сказку о царе Салтане»[1425]; в рецензии же на «Историю Пугачева» очень высоко оценил метод Пушкина-историка[1426]. Со своей стороны, Пушкин дал для «Альционы» «Пир во время чумы» и намеревался при переиздании «Бориса Годунова» написать теоретическое предисловие в форме письма к Р. К Пушкину Р. сохранял постоянную литературную и личную привязанность.
Другие его литературные взаимоотношения отличались крайней сложностью и неустойчивостью, что в немалой степени объяснялось его болезненным самолюбием. По воспоминаниям В. П. Бурнашева, в начале 1830-х гг. он «постоянно воевал» с Н. А. Полевым, с которым ранее сотрудничал (ср. статью Р.
