Проснувшись поутру, я крепко высмеял себя за зряшные домыслы по поводу вчерашней встречи и, скорее всего, напрочь выкинул бы ночной эпизод из головы, если бы не визит пани Челавовой тремя днями позже; ее рассказ не на шутку меня заинтриговал, может статься, подумалось мне, не столь уж беспочвенными были тогдашние мои сомнения.
Попрощавшись с пациенткой, я той же ночью взялся распутывать этот клубок. Подталкиваемый неясной догадкой, что «недуг» пани Челавовой имеет какое-то отношение к моему «привидению», я вышел в одиннадцатом часу из своего жилища и, опершись на перила, стал поджидать на площадке второго этажа.
Оказалось, поджидал не напрасно. Когда свет погас, со стороны мезонина послышался тихий скрип двери и осторожные крадущиеся шаги: кто-то спускался по лестнице. Сколь тихо ни крался неизвестный, я под шорох его шагов сошел следом за ним вниз и увидел на фоне решетчатой калитки темный мужской силуэт; сомневаться не приходилось — это все тот же оборванец, которого я видел неделю назад.
Загадочный субъект открыл ключом калитку, на мгновенье задержался, пристально что-то разглядывая на ладони. По едва слышному металлическому звону и движению пальцев можно было догадаться, что он пересчитывал деньги.
Словно бы не доверяя собственным глазам, незнакомец подносил монеты к фонарю и, откинув голову, пытался, видимо, рассмотреть их достоинство. На лицо его упал свет от газового фонаря, освещавшего двор, и мне представилась возможность убедиться, что незнакомец либо сам Челава, либо некто разительно на него похожий. Сочтя, что для начала и того довольно, я возвратился к себе наверх. Здесь, устроившись поудобнее на софе, я стал размышлять над этим пока еще темным для меня делом. Итак, профессор — или его двойник — уходит по ночам из дома, причем тайно, украдкой, стараясь, чтобы его вылазки оставались незамеченными. Может, у него так было заведено и прежде, может, эти прогулки длятся не один месяц и даже не один год, и лишь сейчас, по чистой случайности, нашелся свидетель?
Но зачем он ходит куда-то ночью, да еще в таком жалком виде?
Стоп, а если между этим маскарадом и тем, что я узнал от его жены, как раз и кроется недостающее для ясности звено, если разгадка «болезненных» ее недоумений содержится в ответе на вопрос: а точно ли ночной бродяга и Челава — одно лицо? Здесь, пожалуй, уместно будет поведать, что же я услышал от пани Ванды во время первого ее визита.
— С некоторых пор, — рассказывала несчастная женщина, — меня преследует одна мучительная галлюцинация, объяснить ее можно разве что расстроенными нервами. В прошлую среду я легла по обыкновению рано, но уснуть никак не удавалось. Ночь стояла ясная, лунный свет заливал всю спальню. Я уже собралась было встать, чтобы спустить штору, как вдруг дверь кабинета тихонько открылась и надо мной склонилась какая-то фигура. Я вскрикнула и схватила руку мужа, спавшего на соседней постели. Рука у Стаха была — как всегда, когда он спит, — мертвенно-холодной, он даже не проснулся. А тем временем незнакомец повернулся лицом к свету, и, к безграничному своему изумлению, я увидела, что у меня в ногах стоит не кто иной, как мой собственный муж, только в каком-то потрепанном костюме. Он смотрел на меня взглядом, какого прежде я никогда у него не замечала: с холодным и в то же время похотливым любопытством.
Меня словно парализовало, я не могла пошевелиться, тем более встать, чтобы отогнать от себя это видение. Наконец, все с той же циничной, плотоядной ухмылкой, он отступил в глубь комнаты и снова скрылся в кабинете. Вскоре я услышала, как дверь из кабинета в коридор отворилась, и кто-то оттуда вышел. Потом шаги затихли…
Все это время я судорожно сжимала мужа за руку, но он спал мертвым сном. Придя в себя, я зажгла лампу — конечно же, Стах лежал рядом, раздетый, в глубоком, по обыкновению, забытьи. Тут я окончательно убедилась, что все виденное и слышанное мной не что иное, как галлюцинация, видимо, от нервного переутомления. С той ночи кошмар повторялся еще дважды, и теперь я всякий раз ложусь спать в паническом ужасе.
