— А ты, часовщик, пойдешь с нами?
В комнате стало совсем тихо. Сережа сел на подоконник у открытого окна. Минуту назад смех и громкие разговоры доносились из этого окна, должно быть, до самой площади.
Звали и Сережу, но он не пошел. Ему хотелось просто посидеть дома. Теперь он особенно ценил вечера, когда они оставались вдвоем. Экзамены были сданы, ученье кончилось. Времени оставалось много. Правда, сидеть без дела Сережа не умел, но иногда он чувствовал какую-то странную пустоту.
Несмотря на равенство углов в их домашнем треугольнике, Сережа иногда оказывался в положении стакана, отслужившего свою службу и оттесненного в глубину полки красивыми чашками Ани.
Он признавался в этом самому себе без горечи, но иногда ему бывало грустно.
Владимир читал газету, всю подряд, до конца. Даже — Сережа это видел — прочел репертуар театров.
— Энергичный народец, — сказал он, откладывая газету и беря книжку.
Сережа понимал его с полуслова: он говорил о девушках, Аниных подругах.
Через несколько минут он захлопнул книжку.
— Такого человека удавить — мало! — это относилось к автору книги.
Он подошел к карте Европы и, заглядывая в газету, проверил, правильно ли стоят флажки на французском побережье. Флажки стояли правильно — он сам воткнул их еще утром. Остановился около часов, которые Сережа повесил над диваном:
— А ведь идут!.. Молодец, Сергей. Тикают.
Открыл книжный шкаф и одну за другой вынимал книги, складывая их горкой на краю стола. Некоторые перелистывал. Опустошив полку, принялся за другую. Гора книг увеличивалась и принимала наклонное положение.
Он стал возвращать их на полку, одну за другой, не сразу удавалось втиснуть каждую на свое место.
Сереже, как всегда, захотелось помочь. Но он знал, как не одобряет Аня такой постоянной опеки, и уже стеснялся. «Странная все-таки эта Аня, — думал он. — Ведь любит же она Владимира Николаевича, а иногда кажется, что она совсем безжалостная…» Упали как-то у нее со стола и рассыпались кисточки. А он рядом сидел, наклонился и стал собирать. А она хоть бы шелохнулась помочь. Ведь знает же, что ему именно нагибаться трудно из-за ноги. А когда он все собрал, даже спасибо не сказала, только посмотрела на него, правда, хорошо посмотрела — ласково. Бывает, и сама попросит, нисколько не стесняясь:
— Володя, да ты бы сходил, ты бы сделал, отнес бы письмо на почту, да позвонил бы по телефону, да переменил бы мне воду в стаканчике.
Может быть, она и права. Может быть, и не нужно стоять, как нянька, у него над душой и напоминать ему каждую минуту, что он болен.
Когда он делает что-нибудь для нее, у него счастливые глаза, и улыбается совсем по-прежнему…
Ох, сейчас все будет на полу!..
Сережа подошел к Владимиру с таким видом, как будто его заинтересовали книги.
— Вы все это уже читали, — сказал он, тихонько выпрямляя гору книг, грозившую обвалом.
— То-то и оно. У меня от них, Сережка, туман какой-то в голове получается.
Ему хотелось о чем-то попросить.
Сережа ждал.
Они поставили все книги обратно в шкаф и закрыли его.
— Сергей, у тебя какая отметка была по черчению?
— Четверка.
— Маловато.
Владимир нерешительно выдвинул ящик стола.
— Ты не мог бы мне изобразить тушью вот эту историю?
Это была довольно сложная деталь какой-то машины.
У Сережи сжалось сердце, когда он подумал, сколько карандашей было сломано, сколько разорвано бумаги, как дрожали непослушные пальцы, проводившие зигзаги вместо прямых, и как бешено работала резинка.
Подчистки и поправки, впрочем, только ухудшали дело.
Сереже приходилось видеть, как Владимир писал письма: при первой же неудаче он, по его собственному выражению, «впадал в отчаяние» и уже не мог удержать нервную дрожь пальцев.
Сережа сказал:
— Я попробую, — и стал торопливо доставать чертежные принадлежности.
Пока он раскладывал все на столе, Владимир смотрел на свой чертеж и вдруг «впал в отчаяние».
— Не нужно, Сережка, не хлопочи. Такая гадость! Все равно ничего не выйдет.
Он скомкал чертеж и бросил его в открытое окно.
Рыхлый комок бумаги ударился о раму и рикошетом отлетел в угол за этажерку.
— Аня еще не скоро вернется. Я пойду погуляю.
