Еще совсем недавно мысль о близком уходе вызывала у меня сожаления. Один раз надежда вспыхнула особенно ярко, но вскоре угасла и едва ли зажжется вновь: если тут что-нибудь и переменится, так только к худшему.
Да, его возвращение вселило в меня надежду. Но алчные земные видения сородичей слишком тяжким грузом легли на его плечи. И вот еще один дух затравлен, замучен людьми, которые забыли, что дары побывавшего, как и земные плоды, должны созреть, — жажда родственников поскорее получить новые блага и по-новому насладиться ими чуть не погубила вернувшегося.
О Великий Друг, я ничего здесь не понимаю. Мне пора отправиться туда, где понимание принесет покой моему усталому духу.
Если бы я еще надеялась, что понимаю этот мир, я постаралась бы обнажить глубинные корни, питавшие болезненное беспокойство вернувшегося путника и злобу его родственников, которая заставила их назвать его безумцем. Он был очень спокойным, но мне казалось, что в нем тоже ощущается готовность уйти. Правда, когда я была юной, старейшины говорили нам, что уходящий наделяет собственной готовностью всех живых. Мой земной путь близится к концу, скоро я стану духом и постараюсь защитить вернувшегося путника, а если моих сил не хватит, мне помогут другие, сильнейшие духи.
Ребенок, пришедший слишком поспешно, тоже вернулся к духам — его выгнали родственники; но я прекрасно знаю, что мне никто не поверит. Его торопливо и грубо выволокли в здешний мир — так срывают плод, не дав ему созреть. «Духи матери не удержали его в чреве» — вот о чем твердят Эфуа с Арабой, чтобы скрыть преступление, совершенное в угоду их алчности. Выход в мир был преждевременным и слишком шумным — битье посуды, громкие, бессмысленные клятвы, притворный смех и крикливые споры, шипящие шепотки и восхваление каждого нового подарка… да еще этот искусственный ветер, направленный на неокрепшего путника… Я была бессильна, потому что не понимала нового могущественного культа, занесенного к нам чужаками; наша древняя мудрость отступила, и теперь люди радостно прислуживают вновь сотворенному идолу. Они перестали верить ушедшим раньше — но какая слепая сила заставила их забыть, что ребенок, преждевременно выведенный в мир, обречен на смерть? Какой глупец, какой сумасшедший может этого не знать? Они принесли ребенка в жертву новому идолу, странно похожему на того, древнего, которому поклонялись наши предки — да не будет им прощения во веки веков! — когда, на погибель себе и своему народу, подымали племя на племя, предавали и продавали друг друга белым пришельцам с жестокими глазами, калечили людей, торговали, наживались… и вот теперь их потомки готовы продать любую женщину первому встречному белому, чтобы потом самим погибнуть в бешеной погоне за земными благами, за богатством, которого мы сами не умеем и не хотим создавать.
Маленький путник ушел; скоро он как старший будет встречать свою прабабку в мире духов. Вернувшийся тоже исчез: утонул в злобных воплях людей, которые хотели его убить, — но, по счастью, ему покровительствует какой-то очень могущественный дух. Я надеюсь, что он не исчерпал своей судьбы, но если он и оправится, то наверняка уже после моей смерти. Я не знаю, где он, от меня это скрывают. Я не могу сказать ему перед уходом, что мой дух будет помнить о нем, что я желаю ему счастливых свершений и мирной старости.
О Нананом, мой земной путь окончен. Часто и много думала я о возвращении в твое лоно. Когда я болела — душой или телом, когда было тяжко на сердце, я упрекала тебя за то, что ты не откликаешься на мой зов. Ночами, когда, устав от долгого и трудного пути, мой дух мечтал сбросить с себя оковы плоти, которая не давала ему ничего, кроме страданий, ты являлся мне в видениях, таких ясных и ярких, что они затмевали здешнюю жизнь. Мои уши ловили звуки твоих голосов, похожих на ласковый шелест листьев перед дождем, или на тихий плеск дождевых капель, скатывающихся с ветвей, или на торопливо журчащий говор ручья… но чаще всего ты говорил со мной мощным и спокойным голосом всей земли: шумом лесов, уходящих в неизведанную даль, и бездонным молчанием необъятного ночного неба. Да, я много думала о тебе, Нананом.
