Воспоминание, неподвластное времени и велениям разума, постоянно терзало Баако, хотя он мучительно старался от него отделаться. Одно время он думал, что бесплодие поразило телекорпорацию сильнее, чем все остальное общество. Но, путешествуя с Хуаной по стране, он везде встречал ту же бесплодную суетность, не оставляющую человеку ни малейшей надежды. Впервые ему пришлось столкнуться с потерей каких бы то ни было нравственных устоев, когда он познакомился с Гарибой — единственным режиссером на студии, еще способным самостоятельно мыслить. Поначалу уклончивые повадки Гарибы только раздражали Баако, но потом, когда Гариба дал ему понять, что сознает собственное бесплодие, а поэтому поддерживает и всеобщий застой, Баако стал его презирать; в конце концов оба эти чувства породили ненависть. Гариба никогда не открывался полностью, но однажды все-таки проговорился, что считает себя хорошим режиссером и сам срежиссировал свою жизнь так, чтобы никто не догадался о его способностях. Он глумливо рассказывал анекдотическую историю о том, как, приехав в Аккру, с радостным рвением писал простенькие дидактические сценарии и немало удивлялся, когда каждое производственное совещание Генеральный директор заканчивал ссылкой на нехватку материалов.
— Да в чем же дело? — спросил его Баако, и на мгновение ехидная полуулыбка Гарибы показалась ему совершенно неуместной.
— Скоро сами поймете. Мы призваны запечатлевать на пленке каждый шаг Главы правительства и его помощников. Все очень просто. У нас тут была лекция — еще до того, как вы пришли в студию. Нация процветает, прославляя своих вождей. Это вот наша работа и есть.
А затем Гариба привычно и ловко прикрыл свое ехидство всегдашним смирением, так что серьезный разговор мигом оборвался, а Баако охватила бессильная злость. В тот день он впервые обнаружил, что бредет к дому Хуаны. Он шагал машинально, и если бы он сразу заметил, куда направляется, то, вспомнив, что она на работе, просто повернул бы назад. Однако ему и в голову не пришло, что ее нет, а жажда увидеть единомышленницу гнала его вперед, словно, не повидав ее, он бы просто погиб. В его голове вдруг промелькнул вопрос, впрочем сразу же угасший: могла бы окрепнуть их любовь без той пустопорожней суетни вокруг, которая постоянно толкала их друг к другу?
Вместе с Хуаной он объехал страну из конца в конец, и постепенно их внезапно возникшая любовная связь превратилась в устойчивое, глубокое чувство. Бурые, окутанные латеритовой пылью проселки севера, с гравийными осыпающимися обочинами, казались ему чудесными, а от деревень в его памяти сохранились только названия, хотя, конечно же, он не мог забыть чуть живых, болезненно истощенных людей, которых они видели на придорожных тропинках, а страдания, почти физические страдания Хуаны при встречах с человеческими несчастьями, остались в его памяти навеки. Сибела — Лиликсиа — Джефисио — Хан — Сабули — Фиан — Наро — Джанг — Калео — Пириси — Ва.
Потом Га — Кулмаса — Гиндабо — Туна — Накваби — Сола — Манкума и Боле — Лампурга — Серипе — Тинга — Йидала — Теселима; а потом Бамбои у второй паромной переправы через Вольту, протянувшуюся здесь светло-коричневой илистой змеей. Баако не помнил, где именно между какими двумя названиями, он посмотрел на Хуану и, впервые осознав, что она мучается, почти испугал ее неожиданными словами:
— Ты страдаешь.
Он внимательно смотрел на нее, а она некоторое время ехала молча, потом повернула к себе зеркальце заднего вида, глянула в него и проговорила:
— По-моему, я не выгляжу страдалицей.
— Я не сказал — выглядишь. Я сказал — страдаешь.
Хуана промолчала. Взяв его руку в свою, она принялась судорожно поглаживать ее, и он понял, что ей не хочется продолжать этот разговор.
— Скажи, в чем дело? — Он решил получить объяснение во что бы то ни стало. Повернувшись к нему, чтобы посмотреть, ждет ли он ответа, она встретила необычайно серьезный вопрошающий взгляд и немного смутилась.
— Понимаешь, этот главный инженер с предыдущей переправы — ну, которая в Йейи, — он ведь типичен. Возьмем хоть врачей. Они прекрасно знают, что здравоохранение здесь — фикция. Но они смирились. Они знают, что ничего не могут тут изменить, и вот лечат только высших чиновников, своих друзей да знакомых своих друзей. Некоторые из них говорили мне, что я даром теряю свое время, когда пытаюсь добиться каких-нибудь перемен. А двое или трое просто возненавидели меня. Они сказали, что я понапрасну трачу их время. Точь-в-точь как тот йейский паромный инженер.
