Кализия смотрела на меня так, словно я тут же должен пуститься наутек. Она хлопнула в ладоши, затем перевязала набедренную повязку, сделав большой бант под жакетом.
— У меня все дрожит внутри, — сказала она, — так бывает со мной перед дурной вестью или несчастьем… Я их заранее чувствую…
Она избегала смотреть на меня, пока мы шли рядом, направляясь в резиденцию. Чтобы отделаться от меня, она забежала в рощу и крикнула оттуда:
— Ступай один! Я побеседую с господином Ватерклозетом, перед которым снимают не шляпу… а набедренную повязку!
И исчезла за кустом.
Боялся ли я? Трудно сказать. То, что сказала Кализия, не казалось мне странным. О некоторых вещах не хочется думать, но это не значит, что о них забываешь. Выйдя вчера вечером из резиденции, я все время оглядывался. Мне казалось, что кто-то крадется за мной в темноте. Когда я пришел домой, меня трясло как в лихорадке. Вытянувшись на циновке, я вновь пережил всю эту сцену. Нет никакого сомнения, что комендант привык к изменам жены. Понимаю теперь причину его простодушия, его намеренной глухоты, когда мои соплеменники, поклонившись ему, кричали вдогонку: «Ngovina уа ngal a ves zut bisalak». Он же начинал свистеть или высовывался из машины и прикладывал указательный палец к шлему, желая показать, что ничего не понимает.
* * *
Сегодня — никаких происшествий, если не считать растущей неприязни коменданта. Он совсем обезумел от злости. Опять начались брань и пинки. Ему хочется унизить меня, а ничего нового придумать он не может. Он забывает, что выносить все это входит в мои обязанности и ремесло боя уже не таит для меня ничего нового. Интересно, почему он тоже зовет меня теперь «господином Тунди»?..
* * *
Я застал коменданта и госпожу в то время, как они целовались. Мне казалось, что у него больше выдержки. Он выглядел как мальчишка, которого застали за кражей того, чем он явно пренебрегал до сих пор. Теперь я понимаю, почему госпожа может делать все, что ей вздумается.
— Ты нас… ты подсматриваешь за нами, болван! — взревел комендант, с трудом переводя дух.
За целый вечер он ни разу не посмел взглянуть на меня, тогда как госпожа, слегка улыбаясь, стучала пальцами по столу и посматривала на нас, прищурив глаза.
* * *
Разговаривая с женой, комендант больно наступил мне на руку. Ему удалось сделать это в ту минуту, когда я наводил глянец на его сапоги. Коменданту изменяет память. Он позабыл, что однажды уже сыграл со мной такую шутку и я не закричал. Он снова ушел не оборачиваясь, бодрой походкой человека, весьма довольного собой.
* * *
Зарывшись носом в газету, комендант сидел на диване рядом с женой и делал вид, что читает. Я кончал убирать со стола, изнывая от послеобеденного зноя. За все это время комендант не сказал ни слова. Зато он мастер бросать многозначительные взгляды, особенно когда злится. Все они предназначались мне.
За столом госпожа расспрашивала его об утренних делах, но он молчал. Видя, что ее усилия тщетны, она погрузилась в задумчивость и выходила из нее лишь для того, чтобы положить себе на тарелку какой-нибудь лакомый кусочек. Теперь она читала, сидя рядом с мужем. Я видел поверх газеты, которую он просматривает, как хмурятся его брови.
— Ну и жара! — сказал он, расстегивая воротник рубашки. — Ну и жара!
— Почему бы тебе не снять рубашку? Останешься в майке, — предложила госпожа.
Он вытащил рубашку из шортов, но снять ее не пожелал. Жена равнодушно смотрела на него. Затем она углубилась в роман.
Комендант потребовал стакан воды. Когда я подавал ему пить, он спросил, кипяченая ли это вода.
— Конечно, господин, — ответил я.
Он взял стакан двумя пальцами, поднес его к глазам, вытянул руку, поднял стакан над головой, снова приблизил к глазам, понюхал, сморщился, поставил стакан на поднос и потребовал другой.
Жена чуть заметно пожала плечами. Я подошел к холодильнику и, воспользовавшись минутой, когда белый не смотрел на меня, плюнул — о, самую малость! — в чистый стакан, куда и налил воды. Он выпил ее залпом и поставил стакан на поднос, не глядя на меня. Нетерпеливым жестом велел мне отойти.
