И снова вытер глаза.
— Не будь эгоистом! — взмолился Баклю, теряя терпение. — За сколько продаешь свою новость?
— Дороже женщины! — ответил повар смеясь.
Это означало, что новость стоит так дорого, что он предпочитает сообщить ее даром.
— Итак, — заговорил он, — Тунди и госпожа поссорились из-за кое-каких предметов…
— Каких? — спросил Баклю. Он выпятил нижнюю губу, притворяясь удивленным.
— Ну знаешь…
Он пояснил свои слова жестом. Баклю согнулся пополам от хохота и стал пятиться, пока не стукнулся задом о буфет. Он соскользнул на пол, плечи его ходуном ходили, тогда как из горла рвались звуки, похожие на тявканье. Повар встал и похлопал его по плечу.
— Давненько я так не смеялся! — сказал Баклю, отряхивая сзади брюки.
— Расскажи-ка нам об этом, малыш! — попросил повар, награждая меня тумаком.
Но не дал мне и рта раскрыть.
— Ох, уж эти мне белые! — воскликнул он. — До чего только не додумаются…
Он опять расхохотался.
— А зачем это нужно? — спросил Баклю с притворным простодушием.
— Говорят, чтобы лучше получалось… — сказал повар, понимающе подмигивая и издеваясь над моим неведением.
— Вот именно, — подтвердил Баклю.
Они опять засмеялись.
— Ну, я пойду, — сказал Баклю, — у меня две корзины грязного белья…
Повар засопел и вытер нос тыльной стороной руки.
— Знаешь, малыш, — заговорил он, обращаясь ко мне — люди повсюду смеются, даже у изголовья покойника. Надеюсь, ты не сердишься на меня за этот чертов смех? Я просто не мог совладать с собой.
Он опять улыбнулся, затем лицо его стало серьезным.
— Понимаю, почему госпожа рассердилась на тебя, — продолжал он, — ты залез слишком далеко со своей щеткой. Видишь ли, получилось так, словно ты обнаружил присутствие господина Моро в резиденции… Женщины не прощают этого. Лучше бы ты заглянул ей под юбку. Белая женщина не допустит, чтобы ее бой делал такие открытия…
Он боролся с собой, чтобы не расхохотаться. Могучая нижняя челюсть повара дрожала. Он повернулся ко мне спиной, голова его тряслась от еле сдерживаемого смеха.
Госпожа вышла на крыльцо. Она открыла рот, но не промолвила ни слова. Наконец позвала меня и велела принести щетку. Она вырвала ее из моих рук и вошла в дом. Минуту спустя я услышал шуршание соломенной щетки по цементному полу.
— Видно, она сама подметает пол в спальне! — сказал повар. — Что бы ей самой сварить себе обед!
— Она сама подметает пол в спальне! — крикнул Баклю на нашем языке. — Что бы ей самой вымыть свое белье!
В одиннадцать часов, когда госпожа кончила одеваться, за ней заехала в машине докторская жена.
— Я не вернусь к обеду, — сказала госпожа с легкой дрожью в голосе.
Машина выехала на улицу. Едва она скрылась за поворотом, как Баклю и часовой присоединились к нам. Они опять начали смеяться.
— Я все слышал! — сказал стражник. — Я чуть было не лопнул вместе с этим проклятым поясом!
Он оттянул двумя пальцами патронташ.
— Чего только не придумают белые! — сказал повар. — Мало того, что они необрезанные, так еще и это им подавай!
Они обсуждали этот вопрос все послеобеденное время. Госпожа вернулась в четыре часа. Она прошла по двору с опущенной головой, заперлась у себя в спальне и вышла только к ужину. Она едва притронулась к цыпленку, съела банан и выпила, как обычно, чашку кофе. Приняла какие-то таблетки и велела нам не уходить до полуночи.
Когда мы кончили работу, она уже храпела. Часовой помог мне закрыть окна и двери резиденции.
* * *
Сегодня утром повар привел госпоже горничную, которую она поручила ему найти. «Это двоюродная сестра племянницы зятя моей родной сестры», — сказал он.
Новая горничная — молодая потаскушка, она совсем расплылась книзу, но грудь у нее еще хороша. Девушка была босиком, помимо набедренной повязки, она надела жакет, а единственная золотая серьга горделиво свидетельствовала о ее бедности. Это настоящая дочь нашего народа — толстые губы, непроницаемые, как ночь, глаза и сонный вид. Она ждала госпожу, сидя на нижней ступеньке лестницы и держа травинку во рту.
Повар рассказал нам, что он узнал лишь вчера вечером об их родстве. Да, это действительно двоюродная сестра племянницы зятя его родной сестры.
