2
Обстоятельства, приведшие к "дуэли в темноте", на первый взгляд весьма прозаичны. Однажды вечером трое молодых людей сидели на тихой веранде небольшой маршаллской гостиницы. Они курили и обсуждали то, что, по мнению трех образованных молодых людей из южного городка, достойно обсуждения. Их звали Кинг, Сэнчер и Россер. Неподалеку - так что он мог слышать каждое произнесенное слово, - однако, не принимая никакого участия в разговоре, сидел четвертый. Никто из присутствующих его не знал. Известно было лишь то, что он недавно прибыл в дилижансе и зарегистрировался под именем Роберт Гроссмит. Не общался он ни с кем, кроме гостиничного регистратора, и, похоже, такое положение вещей его вполне устраивало. Как написали потом в "Эдванс": "Его притягивало дурное общество". Но в защиту незнакомца нужно сказать, что газетчики - народ по природе своей слишком общительный и едва ли способны объективно судить того, кто устроен иначе, тем более что в тот день они получили отпор при попытке "взять интервью".
- Я с большой опаской отношусь к любому виду уродства у женщины, заявил Кинг, - врожденному или приобретенному. По моей теории, всякому физическому изъяну соответствует изъян интеллектуальный или нравственный.
- Из этого следует, - важно отозвался Россер, - что дама, не обладающая таким нравственным преимуществом, как наличие носа, и все-таки вступающая в борьбу за право именоваться миссис Кинг, столкнулась бы с немалыми трудностями.
- Смейтесь, смейтесь, - парировал Кинг, - а ведь я однажды в самом деле бросил очаровательную девушку, случайно узнав, что она перенесла ампутацию пальца на ноге. Может быть, я поступил жестоко, но поверьте, если бы я тогда женился на ней, мы оба были бы несчастны.
- Тогда как, выйдя замуж за джентльмена более широких взглядов, усмехнулся Сэнчер, - она отделалась перерезанным горлом.
- А, так вы знаете, кого я имею в виду. Да, она вышла за Мзнтона. Насчет широты его взглядов я сомневаюсь, но не исключаю, что он перерезал ей горло именно тогда, когда обнаружил нехватку этого бесценного украшения всякой женщины - среднего пальца на ноге.
- Поглядите-ка на этого типа! - вдруг прошептал Россер, указывая глазами на незнакомца.
"Этот тип", похоже, напряженно прислушивался к их разговору.
- Какая наглость! - проворчал Кинг. - Нужно что-то сделать, но что?
- А вот что, - ответил Россер, поднимаясь. - Сэр, - обратился он к незнакомцу, - я думаю, всем было бы лучше, если бы вы переставили свой стул на другой конец веранды. Общество джентльменов вам, кажется, внове.
Незнакомец вскочил и, бледный от гнева, со сжатыми кулаками ринулся вперед. Теперь все были на ногах. Сэнчер встал между забияками.
- Вы вспыльчивы и несправедливы, - заявил он Россеру, - джентльмен ничем не заслужил такого обращения.
Однако Россер не взял своих слов обратно. Обычай тех мест и того времени допускал лишь один выход из создавшегося положения.
- Я как джентльмен требую сатисфакции, - заявил неизвестный, немного успокоившись. - У меня нет здесь ни одного знакомого, поэтому, может быть, вы, сэр, - кивнул он Сэнчеру, - взялись бы представлять меня в этом деле.
Сэнчер согласился, хотя и без большой охоты - ни внешность, ни манеры незнакомца ему вовсе не нравились. Кинг, который за все время переговоров не проронил ни слова, внимательно изучая лицо неизвестного, кивком головы выразил свою готовность представлять Россера, и дуэлянты разошлись, чтобы встретиться вновь вечером следующего дня. Форма дуэли вам уже известна: бой на ножах в темной комнате. Подобные поединки были тогда в порядке вещей на Юго-Западе. Сколько в таком кодексе чести было показного рыцарства, а сколько скрывающейся за ним звериной жестокости, мы еще увидим.
3
В ослепительном сиянии июльского полдня дом Мэнтона сделался просто неузнаваемым. В его облике не осталось ничего таинственного. Ласковый солнечный свет очевидно не принимал в расчет его дурной репутации. Трава, зеленеющая вдоль всего фасада, вовсе не казалась теперь неуместной, а, напротив, пленяла своей жизнерадостной пышностью; сорняки цвели не хуже садовых цветов. Полные чарующих солнечных бликов деревья уже не рвались прочь, а благоговейно клонились под счастливым бременем солнца и песен, распеваемых сотнями населяющих их птиц. Даже разбитые окна второго этажа благодаря затопившему все полуденному свету - глядели весело и умиротворенно. Над заброшенными полями, мерцая, танцевали живые волны зноя, в которых не было ничего от тяжести, являющейся, как известно, непременным атрибутом сверхъестественного.
