25 июля.
Вчера был удивительно красивый закат, но расскажу тебе все по порядку. Я убежала от тетушки и ото всех и в одиночестве гуляла по берегу. Надеюсь, ты поверишь мне, насмешница, что я не выглядывала его украдкой на берегу, прежде чем выйти самой. Как скромная и порядочная женщина ты не можешь в этом усомниться. Погуляв немного, я села на песок, раскрыла зонтик и стала любоваться морем, и в это время подошел он. Был отлив, и он шагал у самой кромки воды по мокрому песку - наступит, а песок у него под ногой так и светится, честное слово. Приблизившись ко мне, он остановился, приподнял шляпу и сказал:
- Мисс Демент, вы позволите мне сесть рядом с вами, или мы вместе продолжим прогулку?
Мысль о том, что меня может не прельстить ни то, ни другое, даже не пришла ему в голову. Представляешь, какая самоуверенность. Самоуверенность? Дорогая моя, просто нахальство, и больше ничего! И думаешь, простушка из "Красной Лошади" оскорбилась? Ничуть. Запинаясь, с колотящимся сердцем, я ответила:
- Как... как вам будет угодно...
Ну что может быть нелепее, верно? Боюсь, дорогая подруга, что другой такой дурищи не сыщется на всем белом свете. Он с улыбкой протянул мне руку, я, не колеблясь, даю ему свою, его пальцы сомкнулись на моем запястье, и я, почувствовав, что рука у меня дрожит, зарделась ярче закатного неба. Однако же встала с его помощью и попробовала было руку у него отнять. А он не пускает. Держит крепко, ничего не говорит и заглядывает мне в лицо с какой-то странной улыбкой, то ли нежной, то ли насмешливой, или еще какой-нибудь, не знаю, я ведь не поднимала глаз. А как он был красив! В глубине его взгляда рдели закатные отблески. Ты не знаешь, дорогая, может быть, у этих душителей и факиров при Блаватской вообще глаза светятся?
Ах, видела бы ты, до чего он был великолепен, когда стоял, возвышаясь надо мною и склонив ко мне голову подобно снисходительному божеству! Но всю эту красоту я тут же нарушила, так как стала оседать на песок. Ему ничего не оставалось, кроме как подхватить меня, что он и сделал: обнял меня за талию и спрашивает:
- Вам дурно, мисс Демент?
Не воскликнул, не встревожился, не испугался. А просто осведомился светским тоном, потому что так в подобной ситуации полагается. Я возмутилась и чуть не сгорела со стыда, ведь я испытывала неподдельные страдания. Вырвала руку, оттолкнула его и... плюхнулась на песок. Сижу, шляпа с головы свалилась, волосы растрепались и упали на лицо и плечи. Стыд и срам.
- Уйдите от меня, - говорю ему сдавленным голосом. - Прошу вас, оставьте меня! Вы... вы душитель, убийца! Как вы смеете это говорить? Я же отсидела ногу!
Этими самыми словами, Айрин! Буквально. И заплакала навзрыд. От его надменности не осталось и следа - мне было видно сквозь пальцы и волосы. Он опустился рядом со мной на колено, убрал волосы с лица и нежнейшим голосом произнес:
- Бедная моя девочка, видит Бог, я не хотел тебя обидеть! Как ты могла подумать? Ведь я люблю тебя... люблю столько лет!
Он отнял у меня от лица мокрые от слез ладони и стал покрывать их поцелуями. Щеки мои были точно два раскаленных угля, лицо пылало так, что, кажется, даже пар от него шел. Пришлось мне его спрятать у него на плече больше-то негде было. А по ноге - иголки и мурашки. И ужасно хотелось ее выпрямить.
Так мы сидели довольно долго. Он снова обнял меня, а я достала платок, высморкалась, вытерла глаза и только тогда подняла с его плеча голову, как он ни старался чуть-чуть отстраниться и посмотреть мне в лицо. Наконец, когда я немножко пришла в себя и вокруг уже начало смеркаться, я села прямо, взглянула ему в глаза и улыбнулась - улыбнулась самой неотразимой из своих улыбок, как ты понимаешь, дорогая Айрин.
- Что значит: "люблю столько лет"? - спросила я.
- Милая! Разве ты не догадываешься? - отозвался он так серьезно и прочувствованно. - Конечно, щеки у меня теперь не впалые, и глаза не ввалились, и волосы не как перья, и хожу не нога за ногу, и сам не в тряпье, и уже давно не ребенок - но как же ты меня не узнаешь? Дерюжка, я - Оборвыш!
