— Как у вас с приплодом в этом году? — спросил его Дингир-Дангарчу, когда тот подсел к нему.
— Да, да, весна запоздала. А у вас как весна? — оживился он.
Нелепым показался собеседнику этот вопрос, потому что аул Эки-Булак от Чиркея расположен самое большее в тридцати — сорока километрах, разве может быть у них разная весна?
— Ты что, слепой, что ли, сам не видишь? — думая, что тот его разыгрывает, возмутился Дингир-Дангарчу, на что Харахур вполне серьезным тоном ответил:
— Да, моя жена умерла!
— Жаль, что ты сам не околел раньше!
— Вон кунак что-то хочет сказать, — говорит Харахур из Эки-Булака, затем встает, чтобы подойти к Амирхану, и добавляет: — Спасибо, очень хорошая была женщина…
— Эй, Амирхан, — обращается Хромой Усман, — твой кунак когда уезжает?
— Как продаст свой зеленый лук!
— Сколько он просит за весь лук? Я плачу, — заявляет, похлопывая по карману, Дингир-Дангарчу.
— Шутишь?
— Клянусь всеми потрохами его ишака.
— Не смейтесь над несчастным, почтенные, — хмурится Амирхан, — это после контузии у него… на войне.
— На войне?..
И это слово вдруг преобразило всех, они другими глазами глянули на этого человека, пришли в замешательство и даже смущение. Некоторые из них сами были на войне, видели все, что было в лихую годину. Многие не вернулись, и места их на гудекане до сих пор пустуют, еще с той поры. Много солнц погасло на войне. Выходит, и Харахура война искалечила, а они-то думали… II всем присутствующим этот Харахур из Эки-Булака показался удивительно хорошим и близким человеком.
— Прости меня, Амирхан. — Дингир-Дангарчу подходит к нему и с признательностью пожимает его и кунака руки.
— Очень милый человек! — замечает Харахур, глядя на Амирхана и показывая рукой в сторону Дингир-Дангарчу.
И опять наступила тягостная минута. Неожиданное слово «война» призвало эту тишину, как память, оно растревожило воспоминания… Да, именно потому, что так дорога эта память всем живым, парторг Мустафа и «сельсовет Султанат» не забыли о том, чтобы на площади строящегося Нового Чиркея был воздвигнут обелиск погибшим на войне чиркейцам. Над этим памятником, говорят, работает сейчас племянник Дингир-Дангарчу — молодой талантливый скульптор, живущий в одном из крупнейших городов страны.
— А ты видел, почтенный Ашурали, Новый Чиркей? Видел, построило государство из своего кармана для твоих односельчан? — спрашивает Хромой Усман.
— Не видел и не хочу видеть, — раздраженно отвечает Ашурали, скрывая то, о чем уже всем известно. Под разным предлогом — то ли корова со стадом не вернулась, то ли кунака провожал, он десятки раз бывал у строящегося нового «аула». Незаметно садился где-нибудь в укромном месте и так долго-долго, глядя перед собой, размышлял… О чем? Кто его знает. А может быть, он просто не находит в себе силы признаться, что он тоже восхищен и в душе давно радуется всему не меньше других. Ведь он хотя и маленький, но вождь, у которого есть единомышленники, как же он может самоликвидироваться… Да и стыдно ему, почтенному человеку, менять мнение, как папаху. Вы не бывали в роли вожаков, и вам не понять, как тяжело и мучительно им приходится: сумел убедить в одном, а жизнь преподносит совершенно другое.
— А новый аул уже, можно сказать, есть. Сейчас в домах окна и двери вставляют. Но знаете, что там плохо, — угодливым тоном произносит Амирхан, чертя хворостиной на песке, — дома далеко друг от друга, очень неудобно.
— Да, да, твоя правда, дорогой Амирхан, — поддерживает его Хромой Усман. — У нас, когда потухнет в очаге огонь, можно за угольком или спичкой к соседу руку протянуть, а там умирать будешь — соседа недокличешься.
Очень приметные, броские в такие минуты черты лица у Амирхана. И первое, что вспоминаешь, глядя на него, это чубук-трубку с изображением человеческой головы: лицо у него сплющенное, с выдающимся вперед носом, крючком свисающим над тонкой верхней губой, и подбородком, который будто стремится коснуться кончика носа. К этому надо добавить маленькие, с искоркой, зеленые глаза. Внешний облик Амирхана не будет полным, если не представить его с перочинным ножом в правой руке и берцовой кистью вареной баранины в левой… Ох, с каким наслаждением он выковыривает, срезает куски мяса с кости и ест. Это единственное удовольствие Амирхана.
