Шеф смеялся от души, он даже зажмурился. Его мягкий подбородок, похожий на женский, подрагивал. Затем он крикнул скрюченному:
— Маска!
— Слушаюсь, шеф.
— Скажи этому товарищу: ты меня любишь?
— Я за все благодарю шефа.
— Говори правду! Негодяй! Голову оторву!
Скрюченный уставился в землю. Шеф пошевелился, словно собираясь встать. Скрюченный сказал:
— Не люблю.
— Ненавидишь?
Скрюченный молчал.
— Что бы ты сделал со мной, если бы произошел переворот?
— Не произойдет.
— А если бы произошел? — угрожающе допытывался шеф. Он привстал, свирепо глядя на скрюченного.
— То же самое, что шеф со мной.
— Как так?
— Унизил бы его.
— Заставил бы прислуживать себе?
— Да-а-а.
— Вот так, — удовлетворенно сказал шеф. — Это точно. Слыхал? Мы с ним приятели, по совести говоря. Что? Точно!
Опустив голову, скрюченный заковылял к ручью. Шеф самодовольно усмехнулся, но глаза его испуганно перебегали с предмета на предмет.
— Видишь? — обратился он ко мне. — Паразит, но вышколенный. Дрессировка. У меня в коммунальных предприятиях целый зверинец подобрался. Капиталисты. Бывшие люди. И я их дрессирую. Видишь? Он и в ненависти должен признаться. Что? Это точно. А что он может сделать? Не послушается — завтра же вылетит. Куда он тогда денется — ничего ведь не умеет, только грабить. Так пусть уж лучше ненавидит и слушается. Это подлый паразит, капиталист, подлый подхалим. Вот я его и учу по-своему. Но людей из таких все равно не получается, нет. Эй, Маска!
— Иду, шеф!
Скрюченный подал стакан. Шеф налил и выпил залпом стакан водки. Взгляд его на минуту прояснился, глаза остановились, зрачки расширились. Он прокашлялся.
— Точно! — Он обернулся ко мне. — Что ты на меня глаза пялишь? Что я пью? Думаешь — алкоголик? А если даже так?
— Вы действительно… того?
— Действительно! А если и так? Жизнь меня таким сделала! Жизнь!
Он махнул рукой и отвернулся.
— Эй, Мери, иди сюда, выпей.
Женщина, стоявшая поодаль, смотрела на нас с детским любопытством. Приложив палец к губам, она нерешительными шагами приблизилась к нам. У нее были широкие бедра и высокая тяжелая грудь, ритмично колыхавшаяся при ходьбе.
Женщина подсела к шефу, вытянула большие толстые ноги, повертелась, устраиваясь поудобнее, и сняла туфли. Шеф обнял ее за плечи.
— Выпей, Мери, единственная моя, — сказал он и, обращаясь ко мне, спросил: — Лакомый кусочек, а? — И похлопал ее по ляжкам.
Женщина захихикала.
— Не шути, Яничко. Ты только и знаешь, что шутить, хи-хи-хи!
— У нее только один недостаток, — продолжал шеф, блуждая окрест взглядом, словно отыскивая предмет, на котором можно остановиться. — Она хочет выйти замуж.
— Врешь, Яничко. Это ложь, хи-хи-хи!
— Но беда не в этом. Хочет выйти за меня.
— За тебя?
— Не хочешь?
— На что ты мне? Я свободная женщина, делаю что хочу. На что ты мне нужен?
— Точно! — сказал шеф и хлопнул себя мягкой ладонью по колену. — Это точно! Хо-хо, свободная женщина! Свободная от домашнего хозяйства! Свобода! Лижешь у меня руки — вот она твоя свобода! Вот как!
— Если хочу — лижу, — ответила женщина; она больше не хихикала, ее гладкий высокий лоб прорезала упрямая детская складка. — А когда расхочется — перестану. Я свободная женщина, зря ты смеешься.
— Шеф, — произнес скрюченный притворно сладким голоском. — Мясо вином полить?
Пока мы беседовали, скрюченный суетился, резал мясо на куски, нанизывал их на вертел.
— Будто сам не знаешь! — недовольно оборвал его шеф. — Налей!
Шеф налил водки на троих и выпил первым. Положив руку на грудь, откашлялся.
— Свобода, — произнес он глухим голосом. — Все к ней тянутся. А что она такое? Ничто! — Он разжал кулак и поглядел на пустую ладонь. — Ничто! Мираж! Ловушка для глупцов! Вот хоть бы она! Свобода! Освобожденная от домашнего хозяйства! Коммунальное предприятие! Грабители и обжоры!
Взгляд его на мгновение оцепенел, глаза совсем помутнели, наполнились пьяными слезами. Он высморкался, вытер глаза рукавом.
— Ну, ничего, — сказал он. — Извини, дружище. Я человек чувствительный.
— Сентиментальный.
— Да, сентиментальный. Жалко мне себя. Иной раз так жалко, что землю грызть хочется. Вот я и пью.
