— Он кулак!
— Ну, кулак. А я думаю, и человек тоже.
— Нет, не человек, кулак — и все! — Винцо в сердцах стучит пивной кружкой.
Старый Ленгарт качает головой. В корчме тихо. И снаружи, с пустынной деревенской улицы, не доносится ни звука. Только на кухне гремит посудой Уля — она теперь обслуживает гостей в корчме. На столе пляшут лучики заходящего солнца. Все кругом беззвучное, замершее, сонное. Только эти двое сидят друг против друга, как петухи, смотрят в упор, сверкая глазами. Ленгарт барабанит по столу пальцем с длинным, давно не стриженным ногтем.
— Чудной ты, Винцо, не переменился в тех краях. Голова у тебя светлая, ума не занимать, а в душе у тебя яд, и в этом все дело.
Винцо желчно смеется.
— Яд? Ну ладно, пусть яд. — Он понижает голос до шепота и сверлит Ленгарта горящим взглядом. — А вы — вы снюхались с кулаком! Вы предаете кооператив — вот в чем дело!
Ленгарт даже подскочил, тут же опять опустился на свое место, потрясенный, тронул усы, но потом оставил их в покое и так забарабанил пальцем по столу, что ноготь сломался.
— Я? Баламут ты окаянный, да чтобы я?! Ты нешто забыл, кто таков старик Ленгарт, баламут поганый?! Кто за вас заступался при господах, не я ли?! Кто?! Значит, я предаю, вот так награда за мои труды, за все мои старания, знатно ты меня вознаградил. А как прикажешь поступить с тем же Карикашем? Пускай подыхает с голоду, так, что ли?! Нешто он не такой же человек, как ты, куда ему теперь деваться, околевать с голоду с детьми вместе? Нешто он не живая душа, как и всякий человек, а навоз, по-твоему?! И ты мне… — Ленгарт выпалил все это единым духом, не переводя дыхания, лицо его налилось кровью от гнева и напряжения, но речь его внезапно оборвалась — на полуслове он зашелся в надсадном старческом кашле.
Винцо вспомнился отец, такой же душераздирающий батрацкий кашель, вспомнились годы, прожитые бок о бок с Ленгартом, сходки перед тем, как идти к помещику что-либо просить или требовать. Ему стало жаль старого Ленгарта. Исступленные, сумрачные глаза Винцо померкли, он смущенно провел рукой по густым светлым кудрям.
— Ну… ну… — сказал он примирительно. — Я не хотел так.
Однако когда Ленгарт перестал кашлять, отдышался и вытер пот со лба, Винцо не удержался:
— Все же нехорошо вы поступаете.
И перепалка вспыхнула с новой силой. Винцо упорно сводил речь на Карикаша и узнал, что тот уже давно обхаживает Ленгарта, рвется в кооператив и что Ленгарт уважает его — ведь он хороший хозяин, а Ленгарт, как всякий сельскохозяйственный рабочий, всегда ценил хороших хозяев, как ценят нечто не достижимое; к тому же, он закончил экономическое училище и мог бы принести кооперативу большую пользу, уверял Ленгарт. Винцо опять вспылил, и когда в корчму ввалилась первая бригада, а это была как раз Анчина табаководческая бригада, оба стояли лицом к лицу и нещадно бранились.
Анча всплеснула руками и бросилась разнимать их. Винцо в бешенстве оттолкнул ее и закричал на всю корчму:
— Он заодно с богатеями, с Карикашем. И хозяйством заправляет в корчме, иначе отчего бы вышел из кооператива Галаш?
— И Ондрики вышли, свекор мой, — вступила Ондрикова молодуха с порога.
— И старый дядюшка Яни, — добавила еще одна женщина.
Винцо схватился за голову.
— Почему? — накинулся он на Ленгарта. — Почему, вы можете ответить?!
Старый Ленгарт стоял в углу растерянный, сгорбившийся, злость его куда-то подевалась, от страха лоб покрылся испариной. Он ничего не говорил и только нервно подергивал седые усы. В корчму как раз входили мужики, работавшие с упряжками, и чумазый тракторист, молодой Янко Штевик, и все они сразу сообразили, о чем сыр-бор, услыхав крики Винцо. Все заговорили разом, в корчме поднялся гвалт, над гулом голосов повисали обрывки фраз, как будто кто прикалывал их под потолком невидимыми булавками.
— Баламут, ага!..
— Так его!..
— Ну, он ему задаст!
— А ну-ка, Винцо, всыпь ему, задай перцу!..
Мало-помалу шум в корчме стал стихать, люди рассаживались, как привыкли делать на собрании, да тут и впрямь получилось нечто вроде собрания. Старинный Ленгартов приятель Берцо — в незапамятные времена вместе за девушками увивались и на пару хаживали с упряжками Кишфалуди — провел несколько раз по своему голому черепу со считанными седыми волосками и степенно заговорил, не глядя на Ленгарта:
