— Вальтер!
Крейбель бросается к двери. Кальфактор Эрвин шепчет ему в щелочку:
— Ханзен перерезал себе вены. Но кровь запеклась, и он еще жив. Но здорово ослабел. Ты слышишь?.. Это Оттен довел его.
— Да, — шепотом отвечает Крейбель. — Я знаю.
— Его отправили в Бармбекскую больницу. Коли он не дурак, только его и видели.
— Послушай, Эрвин!
— Что?
— Никого нет?
— Нет, Оттен внизу.
— Можешь просунуть записку Рюшу?
— Ну, это опасно. Сам знаешь, чем это для меня может кончиться.
— Ну, тогда не надо.
— Ладно, попробуй просунуть ее в щель двери. Сложи листок и просунь его над самым замком.
Крейбель с волнением сует записочку между дверью и стеной, но наталкивается на препятствие. В скважине на дверной филенке маленький выступ. Крейбель пробует просунуть то в том, то в другом месте.
— Ты успокойся. Иначе ничего не выйдет.
Наконец записка проходит насквозь.
— Взял? — кричит Крейбель. — У тебя?
— Да. Тише, не ори так…
Крейбель слышит, как Эрвин поспешно просовывает записку в дверь соседней камеры и быстро уходит.
Сосед стучит кулаком в стену. Крейбель отвечает.
— Ну, теперь, товарищ, рассмотри шифр, и мы будем с тобой беседовать, — говорит Крейбель, обращаясь к стене, за которой заключенный рассматривает записочку.
Тридцатого января, в годовщину перехода власти к Адольфу Гитлеру, в одиночку к Крейбелю входит Оттен в сопровождении «ангела-избавителя» Хардена.
От волнения лицо Крейбеля покрывается красными пятнами, сердце готово выпрыгнуть из груди. Неужели это освобождение? Он пристально смотрит на Хардена, держащего в руке большой белый лист.
— Собирайте все ваши вещи!
— Слушаюсь, господин дежурный!
Вне себя Крейбель бросается к постели и сворачивает все вещи вместе. Вытаскивает из шкафа дощечку для селедки, миску и ложку и кладет все это на стол.
— Есть ли у тебя места в общих камерах?
Крейбель прислушивается. Значит, его не освобождают, а переводят в общую камеру. Ну, и то хорошо. Лишь бы выбраться из этой дыры.
Оттен соображает:
— У меня нет места. Обе общие камеры полны.
Крейбель собрал вещи. Свернутые из туалетной бумаги шахматы шелестят в кармане брюк. Украдкой он бросает взгляд на стену, за которой сидит Эрнст Рюш. Конец разговорам, которые так трудно было наладить. Конец и игре в шахматы, заполнявшей последние дни…
«В общей камере! Среди товарищей! Но я буду осторожен, — дает себе обещание Крейбель, — чтобы не обжечься, совсем не буду говорить о политике. А то не успеешь оглянуться, как снова попадешь в одиночку или, еще хуже, в темную».
Общая камера — последний этан перед освобождением, и у него нет ни малейшего желания начинать все сначала.
— У Люринга должны быть свободные койки, — замечает Харден. — Вы готовы?
— Так точно!
— Тогда идем.
Они спускаются по лестнице в нижнее отделение. По дороге Крейбель узнает, что по распоряжению гестапо он переводится в общую камеру и получает разрешение на воскресные свидания.
— Подождите здесь!
Харден входит в караульную.
Крейбель смотрит вдоль длинного коридора. В одной из этих одиночек сидел Торстен. А там темная лестница, ведущая в подвал. Неужели заняты все темные? Перестукиваются ли между собой и другие товарищи?..
Из караульной выходит Харден с Люрингом.
— Идемте!
Люринг отпирает дверь в общую камеру № 2.
Староста кричит:
— Смирно! — и рапортует: — «A-один», камера два, тридцать восемь человек, две койки свободны.
— Получайте! Немедленно побрить, постричь и вымыть, чтоб снова приобрел человеческий вид.
— Слушаюсь, господин дежурный!
Едва успели оба эсэсовца выйти за дверь, как товарищи окружили Крейбеля. Жмут ему руки, хлопают по плечу, предлагают папиросы, масло и белый хлеб из купленных на свои деньги запасов.
Крейбель встречает знакомых товарищей. С Вельзеном они работали в нескольких культорганизациях. Он знаком и с Вилли Крегером, — это один из лучших рабкоров. Человек, протягивающий ему уже вторую самокрутку, — товарищ Клекнер, старый профсоюзный деятель. Сквозь кольцо окружающих Крейбеля товарищей продирается маленький сухощавый человек. Он пожимает Крейбелю руку и спрашивает:
— Не узнаешь?
Крейбелю неловко, — он не может вспомнить.
