…Что сделать, чтобы дать ему понять, что он — Крейбель? Надо как-нибудь обратить на себя внимание. Надо, чтобы дежурный на него накричал… Да, но часовой может выстрелить. У них это не задержится… Все равно, надо кто-нибудь предпринять…
Крейбель падает на колени и катится в снег. Заключенные проходят мимо него.
Часовой указывает на него Мейзелю. Тот кричит:
— Что еще с тобой там случилось?.. Эй! Вставай!.. Поди сюда!
Крейбель с трудом поднимается и, шатаясь, идет к надзирателю.
— Как тебя зовут?
Крейбель кричит так громко, как только может:
— Заключенный Крейбель!
— Что с тобой?
— Мне сделалось дурно, господин дежурный.
— Ну, так шагай здесь, посредине двора.
Крейбель идет один через двор. Он вглядывается в каждое лицо. Большинство отвечает ему ничего не говорящим грустным взглядом.
Он рассчитал так, чтобы в тот момент, когда он почти вплотную подойдет к цепи заключенных, мимо прошел бы высокий бледный товарищ. Когда тот приближается, Крейбелю кажется, что сердце сейчас вот-вот выпрыгнет из груди… Это Торстен!.. Он подмигивает и взволнованно улыбается Крейбелю. Какой у него исхудалый вид, как он бледен!.. Он совсем не такой сильный, каким представлял его себе Крейбель. Но глаза у него действительно умные, теплые.
Это Торстен, его друг… Наконец они в первый раз смотрят друг другу в глаза!.. Он ему так бесконечно благодарен!.. Не будь Торстена, как бы он перенес эти длинные, ужасные недели заключения в темноте?..
— Вам, поди, холодно? — спрашивает Мейзель заключенных.
— Так точно, господин дежурный, — отвечают некоторые.
— Ну, тогда побегайте немножко, чтобы согреться… Бегом! Руки к груди! Марш, марш!
Заключенные бегут по снегу.
После первых же шагов сердце начинает колотиться, легкие судорожно хватают воздух. Сказываются месяцы одиночного заключения, такое напряжение им не по силам.
Несмотря на это, Мейзель заставляет их бежать до тех пор, пока они не добегают, шатаясь, как пьяные, до тюремной стены.
— Рвань негодная! — кричит он и приказывает остановиться, — Теперь гимнастику, чтобы поразмять кости.
Мейзель заставляет ослабевших, выбившихся из сил одиночников лечь на снег и попеременно опускаться и подниматься на руках и носках. Во время этого упражнения часовой и Мейзель ходят с обеих сторон вдоль ряда. Тот, кто делает упражнение неправильно, получает пинок ногой или удар прикладом.
Бескровные пальцы коченеют. Ветер задувает под тонкую одежду снежную пыль. Уши горят, губы синеют. После гимнастики Мейзель снова заставляет их бегать. Во время бега Крейбель, все время ходивший посредине двора, снова на несколько секунд оказывается рядом с Торстеном.
Тот напряженно улыбается и шепчет ему, задыхаясь от бега:
— Ни в коем случае не сдаваться! Надо выдержать!
Крейбель кивает и делает знак глазами.
Это Торстен. Все тот же…
По возвращении в отделение Ханзен жалобно, все еще еле переводя дыхание, спрашивает:
— Господин… дежурный… неужели нет… до сих пор… письма от моей матери?
Оттен не отвечает и с шумом захлопывает за ним дверь камеры.
Близится рождество. Погода как в рождественской сказке. В холодном сухом воздухе выпавший снег сияет девственной чистотой. В домах по ту сторону тюремной стены царит торжественная тишина. По вечерам из тюремной церкви до заключенных доносятся звуки хорового пения. Уголовники готовятся к встрече рождества.
Чем ближе праздник, тем тяжелее становится на душе у каждого заключенного, в том числе и Крейбеля. Слишком укоренились в них обычаи и традиции; много детских воспоминаний связано с рождественской елкой, с подарками и лакомствами, с веселым щелканьем орехов, с жареным миндалем, финиками…
Крейбелю вдруг приходит на ум попросить Библию. И почитать ее. К примеру, «Псалмы» Давида. Или Книгу Иова.
Он слышит шаги возле камеры и стучит в дверь. Открывает дежурный Оттен.
— Господин дежурный, разрешите попросить Библию!
Оттен от удивления переступает порог камеры и, словно не расслышав, переспрашивает:
— Чего тебе надо?
— Библию, господин дежурный!
— На что тебе Библия?
— Читать, господин дежурный. В ней есть прекрасные главы. Особенно в Ветхом завете.
