— Хватает, — ответил бургомистр. — Вдобавок наша деревня беднее других. Мы сами-то голодаем, а уж пришельцев наверняка ждет голодная смерть.
Тут я не выдержал и улыбнулся: в устах этого толстяка слово «голод» звучало очень смешно. Я поднялся.
— Знаете что, бургомистр, я сам поеду в окружной центр и выясню свои дела и в полиции, и в советской комендатуре. Тогда сразу буду знать, на каком я свете.
Жирная физиономия Риделя сложилась в озадаченную усмешку.
— Ну, молодой человек, дерзости у вас хоть отбавляй. Вы, очевидно, еще многого не знаете. С русскими, должен вам сказать, шутки плохи. От них всего можно ждать.
— Русских мне бояться нечего, — возразил я, не представляя себе, какую бомбу подбрасываю этой вскользь оброненной фразой. Прыщи на лице Риделя словно бы слегка побледнели, а маленькие угрюмые мышиные глазки готовы были прямо-таки выскочить из орбит. Он заерзал в своем кресле так, будто кресло под ним вдруг раскалилось. Теперь-то я знаю, за кого он меня принял, но тогда, естественно, это не могло прийти мне в голову. Он встал из-за стола и, не глядя на меня, отрезал:
— Как вам угодно! Как вам будет угодно!
Следующим ударом по голове оказался для Риделя вопрос, который я задал без всякого умысла, стоя уже на пороге: я спросил, почему все-таки убрали скамью под тремя дубами.
Как сверкнули его тусклые круглые глазки! Но он стоял, не шевелясь, тяжело дыша, и молчал. Видимо, и у этого краснобая иной раз язык прилипал к гортани.
Я сказал, что с удовольствием сколочу новую скамью, и она будет как бы моим подарком Долльхагену: в этот уголок скамья, мол, так и просится.
— Не беспокойтесь, — сухо ответил Ридель. — Скамья там для нас нежелательна.
— Да почему же?
Прыщи на его лице налились скарлатинозной багровостью. Ледяным голосом он коротко отчеканил:
— Мы не желаем ставить там скамью, и точка.
Я откланялся.
Не успел еще я дойти до Пенцлингеров, как за моей спиной началось нечто, о чем я узнал намного позднее.
Я предупредил вас, господин доктор… Вы видите, это длинная история…
Профессор ничего не ответил, и Андреас продолжал.
— Только я вышел из общинного управления, бургомистр тотчас послал за Брунсом и кузнецом Бельцем. Вскоре оба уже сидели у него. Без всяких предисловий он начал:
— У меня был Маркус, пришел доложить о своем прибытии. Это парень опасный. У него, по его же словам, хорошие отношения с русскими. Но вот что гораздо хуже: прикидываясь, будто он ни о чем ведать не ведает, он спросил, почему убрали скамью под дубами… Надо как можно скорее от него избавиться. Но каким образом?
— Какие такие могут быть у него хорошие отношения с русскими? Ведь он вернулся из английского плена?.
— Он заявил, что сам поедет в город и поговорит с советским комендантом. Хотя пробрался сюда нелегальным путем и вовсе не скрывает этого.
— Ну и что? Решил рискнуть, только и всего, — сказал кузнец.
Ридель неодобрительно покачал тяжелой головой.
— Да пойми же да! Он сказал буквально: «Мне русских бояться нечего». Да еще с, таким ударением на этом «мне». Уверяю вас, это была прямая угроза. А потом насчет скамьи опять же… Нет-нет, говорю вам, он уже что-то пронюхал. Самое меньшее — подозревает… И сейчас будет повсюду выспрашивать, выведывать…
Все трое сидели, уставившись друг на друга, и молчали. Брунс разглядывал свою правую руку, то растопыривал пальцы, выпуская их, как когти, то сжимал в кулак.
— Пошли за Пенцлингером, — приказал он.
Ридель послал служителя.
— Башку ему расколю, если он только чего ляпнул, — прошипел Брунс.
— Пенцлингер не осмелится, — охладил его ныл Бельц. — Как бы он ни вертелся, и у него рыльце в пушку.
— Верно, уж как-нибудь да намекнул, — сказал Ридель.
Тут вошел Пенцлингер.
Увидев эту троицу, он сразу понял, что речь пойдет о женихе его дочери. Он молча сел и взглянул на бургомистра.
— Пенцлингер, у тебя живет Андреас Маркус?
— Нет, он живет в гостинице.
— Пусть, но он твой гость. Будущий муж твоей дочери, если мне правильно сказали?
— Это верно! Мне хотелось другого зятя, но нынешняя молодежь… Да что говорить, вы и сами знаете!
— Не о том речь, — вступил в разговор Брунс. — Нас интересует, не рассказал ли ты этому Маркусу насчет… насчет тогдашних дел.
