— Пусть Вельзен читает вслух!
Но те, что ухватили газету, не отдают ее. Первые строки выкрикиваются во всеуслышание:
— Уже свыше тысячи убитых! Шуцбундовцы заняли Фаворитен и Зиммеринг! Кровавый бой за Карл-Маркс-хоф!
— Кровопийцы! Проклятые негодяи! — Маленький Зибель судорожно вцепился в газету дрожащими руками, читает и ругается: — Вот скоты! Вы только послушайте, они стреляют из пушек по рабочим кварталам! Пушки на улицах Вены. Дальше уж ехать некуда!
— Товарищи! — сердито говорит кто-то. — Что это за манера? Побольше солидарности и чувства товарищества. Мы все хотим слушать. Читайте, пожалуйста, вслух!
— Да, да! Читайте вслух, читайте вслух!
— Пусть Вельзен читает.
Зибель со вздохом передает газету Вельзену. Тот садится за средний стол. Он читает очень тихо, но в камере такая тишина, что слышно каждое слово.
«Двенадцатого февраля после полудня шуцбундовцы Маргаретена взялись за оружие. Они заняли Рейманхоф и начали обстреливать полицейских из установленных в окнах винтовок и пулеметов. Военные подкрепления были отброшены. Наконец войскам удалось взять штурмом всю эту гигантскую группу зданий. Но ценой огромных жертв, так как в проходах домов и на лестницах происходили ожесточенные рукопашные бои, дрались прикладами, револьверами, бросали ручные гранаты…»
— Проклятье! Их, значит, разбили!
— Тише!
— Заткнись!
— Читай дальше!.. Вельзен, читай дальше!
«…Мимо Либкнехтхофа, занятого вооруженными шуцбундовцами, промчался санитарный автомобиль. Рабочие пропустили его, думая, что он прибыл за ранеными. Но оттуда внезапно выскочили полицейские и открыли огонь. Ответный огонь шуцбундовцев вынудил полицейских отступить. В автомобиле был найден пулемет и множество патронов…»
— Вот это молодцы! Пулемет им, конечно, здорово пригодился! — крикнул кто-то с восторгом.
— Вот ведь сволочи! Полиция в санитарном автомобиле!
— Да помолчите же! Дайте ему дочитать!
— Ну, вот уж и слова нельзя сказать!..
«…Союзное правительство высылает против восставших шуцбундовцев бронированные автомобили и поезда. В Винерберге шуцбундовцев, занявших дома общин, обстреляли с бронированного поезда. Шуцбундовцы понесли большой урон. Правительство издало указ, в котором призывает войска со всей беспощадностью расправляться с мятежниками. Происходит усиленное стягивание военных сил к Вене…»
— Что-что?! А ну-ка, прочти это сообщение. Тут говорится, что социал-демократическое руководство союза печатников призывает своих членов к возобновлению работы.
— Враки! — кричит Шнееман. — Не поддавайтесь на удочку буржуазной прессы. Они ведь только хотят запутать рабочих.
— Конечно, им это только и нужно. Надо читать между строк, — соглашается кто-то. — Тут даже написано, что призывали ко всеобщей забастовке только коммунисты, а профсоюзы, как всегда, опасались увеличить хаос.
— Какая чушь! — возмущенно кричит Кессельклейн. — Они нас совсем за дураков считают. Там идет настоящая гражданская война, а они хотят нас уверить, будто рабочие даже не бастуют. Как можно писать что-либо подобное? Это не редактор, а коровье ботало.
— От этих профсоюзных бонз можно ждать чего угодно, — говорит Зибель. — Нет такой подлости, на какую бы они не были способны.
Крейбель отводит Вельзена в сторону.
— Замечаешь? Дело дрянь. Все идет так, как я тебе говорил. Пролетарии ударили, а бонзы тормозят и саботируют.
— Если бы можно было узнать подробнее!
Каждая даже маленькая заметка читается вслух, а потом газета переходит из рук в руки. Сообщения снова и снова перечитываются и обсуждаются.
Возбужденные споры наполняют камеру. Произносятся пылкие речи. Кессельклейн наступает на маленького Зибеля и называет его «балаболкой» и «генералом-канцеляристом».
Внезапно в камере появляется Люринг.
— Вы что, с ума сошли? Гвалт, как в еврейской школе. Вам, по-видимому, слишком хорошо живется! Еще раз такой шум подымете — так каждому пропишу в отдельности.
Он идет к двери, уже берется за ручку, но внезапно оборачивается и, издевательски скаля зубы, спрашивает:
— Уж не Австрия ли вам в голову ударила?
И довольный выходит из камеры.
Заключенные переглядываются: каждый старается прочесть ответ в лице другого. Все думают: дело что-то неладно. Но молчат.
