Пятьдесят пять лет проживший в Англии (ему было 39, когда он принял английское подданство и англокатолицизм), Элиот тем не менее оставался американцем, даже внешне. Как заметил его друг, поэт и критик Герберт Рид: "Он очень хорошо усвоил английский стиль одежды, английские обычаи, привычку к английским клубам. Но… был слишком правильным англичанином, чтобы выглядеть естественно"[934]. И. Стравинский описывал его в 1950-е как высокого сутулого человека "с американскими повадками"[935]. Возникает проблема национальной идентичности экспатрианта, пытающегося ассимилироваться в принявшую его культуру, но неизбежно сохраняющего начала, заложенные в него с детства. Ибо в сущности всё, или почти всё, что Элиот сделал в поэзии и критике, он сделал именно благодаря тому, что был представителем авангардной американской культуры в культуре традиционной, английской.
* * *
Со временем очевидно, что в творчестве Элиота — в его поэзии, критике, в эссе о литературе, христианстве, культуре — доминирует идея традиции, причем идея "традиции динамической", не только не противоречившей его новаторским реформам в поэзии, а, напротив, служившей их источником. Утрату "традиции", то есть органичной связи с прошлым, ее "обрыв" он расценивал как опаснейший симптом болезни общества.
Его теория традиции модифицировалась со временем, но суть ее, ядро определились еще в 10-е — начале 20-х годов. Впервые свой взгляд на природу литературного процесса и традиции, в основе которого — понимание времени в духе философии Ф.Г. Брэдли и А. Бергсона, Элиот наиболее четко обосновал в программном эссе "Традиция и творческая индивидуальность" (1919). Эстетике романтического самовыражения, индивидуализма, творческой свободы он противопоставил "классический" принцип — подчинения личного надличностному, ориентацию на традицию. Однако он считал, что нельзя слепо идти путями предшествовавшего поколения, традицию нельзя просто унаследовать, приобщение к ней требует труда. Поэт, чтобы остаться поэтом после двадцати пяти, должен обрести чувство традиции через чувство истории, философское осмысление ее и тем самым постичь глубины бытия, природу временного и вневременного, то есть ощутить прошлое не только как прошедшее, но и как настоящее. Чувство традиции побуждает художника творить, ощущая в себе не только собственное поколение, но и всю европейскую литературу, от Гомера (а внутри нее — и всю литературу своей страны) как нечто существующее единовременно, как "единовременный соразмерный ряд", меняющийся с появлением нового произведения. Таким образом настоящее направляется прошлым. Писатель, ощущающий себя в контексте традиции, то есть литературы как феномена, одновременно меняющегося и устойчивого, во времени и вне времени, сознает свою современность и масштабы своих проблем. При этом Элиот утверждал, что искусство и литература с течением времени не прогрессируют, не становятся лучше, видоизменяется лишь их материал; непрестанно меняется сознание, европейское, национальное (каждое из них несравненно важнее, чем индивидуальное сознание поэта), но никто и ничто не отвергается как лишнее, будь то наскальные рисунки, Гомер или Шекспир. Эти изменения — не улучшение, оно основано лишь на развитии и усложнении "экономики и техники".
Традиция, в представлении Элиота, требует постоянных изменений, пересмотра, в сущности выбора; иначе напрасны все новаторские усилия, хотя гипертрофия приятия перемен таит в себе угрозу стабильности, то есть возможность признания Шекспира устаревшим и ненужным. Прошлое для Элиота — это не аморфная, бесформенная масса, не какой-то один период, писатель должен распознать "ядро традиции" — ее "главное течение", или "русло", не всегда наиболее заметное и признанное.
Элиоту, как и его эстетическим единомышленникам 10-х годов — Паунду, имажистам — казалось, что из вчерашнего дня, из предшествующего им романтического периода наследовать нечего. Источники для обновления англоязычной поэзии — "свою" традицию — Элиот искал в творчестве Данте, поздних елизаветинских драматургов и поэтов — Шекспира, Дж. Уэбстера, Чапмена, Форда, Тернера, Джона Донна и поэтов-метафизиков XVII в., "барочного классициста" Джона Драйдена, французских символистов (Ж. Лафорга, Т. Корбьера, Ш. Бодлера и др.). Обращаясь к традиции, он создал свой "канон". Называя себя "неоклассицистом", он в значительной мере ориентировался на тип мировосприятия, свойственный эпохе барокко, казавшейся ему близкой, родственной его "тяжелым временам". Недаром именно ему принадлежит существенная заслуга в реабилитации литературной репутации Джона Донна и поэтов-метафизиков XVII в., более двух веков практически преданных забвению.
