С одной стороны, и "Чистилище", и "Рай" по подходу к их пониманию принадлежат к одной категории. Состояние проклятости, несомненно, легче воспринимается в качестве поэтического материала, чем очищение и святость; в этом случае современное сознание не сталкивается с чем-либо совершенно ему чуждым. И все же, я настаиваю на том, что полный смысл "Ада" постигается лишь после восприятия двух последующих частей, хотя, конечно, достаточно много читатель сможет извлечь для себя и в результате нескольких первых чтений. "Чистилище", как мне кажется, — поистине наиболее сложная часть из всех трех. Им нельзя насладиться самим по себе, подобно песням "Ада"; нельзя также воспринимать его лишь как продолжение "Ада"; здесь требуется одновременное предвкушение "Рая", а это значит, что первое его чтение оказывается трудным и, судя по всему, не всегда вознаграждающим. Только если вы прочтете все подряд до самого конца "Рая" и перечитаете заново "Ад", только тогда "Чистилище" начнет открывать свою красоту. Проклятость и даже святость более впечатляют, нежели очищение.
В виде своеобразной компенсации несколько эпизодов "Чистилища", если можно так выразиться, "извергают" нас (противоположностью было бы — "ввергают") из "Ада" с большей легкостью, чем другие. Нам не нужно останавливаться, чтобы сориентироваться в новой космологической системе Горы Чистилища. Сначала нам предстоит задержаться с тенями Каселлы[260] и убитого Манфреда[261], а затем Бонконте[262] и Пии[263], чьи души были спасены от Ада лишь в самый последний момент.
"Iо fui di Montefeltro, io son Buonconte;
Giovanna о altri поп ha di me cura;
per ch 'io tra costor con bassa fronte".
Ed io a lui: "Qual forza о qual ventura
ti travio sifuor di Campaldino
che поп si seppe mai tua sepoltura?"
"Oh", rispos' egli, "a pie del Casentino
traversa un' acqua che ha поте VArchiano,
che sopra I'Ermo nasce in Apennino.
Dove il vocabol suo diventa vano
arriva' io forato nella gola,
fuggendo a piede e sanguinando il piano.
Quivi perdei la vista, e la parola
nel поте di Maria finii: e quivi
caddi, e rimase la mia came sola".
"Я был Бонконте, Монтефельский граф.
Забытый всеми, даже и Джованной,
Я здесь иду среди склоненных глав".
И я: "Что значил этот случай странный,
Что с Кампалъдино ты исчез тогда
И где-то спишь в могиле безымянной?"
"О! — молвил он, — Есть горная вода,
Аркьяно; ею, вниз от Камальдоли,
Изрыта Казентинская гряда.
Туда, где имя ей не нужно боле,
Я, ранен в горло, идя напрямик,
Пришел один, окровавляя поле.
Мой взор погас, и замер мой язык
На имени Марии; плоть земная
Осталась там, где я к земле поник".
Когда Бонконте кончает свой рассказ, вступает третий дух:
"Deh, quando tu sarai tornata al mondo,
e riposato della lunga via",
seguito il terzo spirito al secondo,
"ricorditi di me, che son la Pia;
Siena mi fe', disfecemi Maremma:
salsi colui che innannellata, pria
disposando, m 'avea con la sua gemma."
"Когда ты возвратишься в мир земной
И тягости забудешь путевые, —
Сказала третья тень вослед второй, —
То вспомни также обо мне, о Пии!
Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла,
Как знает тот, кому во дни былые
Я, обручаясь, руку отдала".
Следующий эпизод, впечатляющий читателя, только что покинувшего "Ад", — это встреча с поэтом Сорделло[264] (песнь VI), духом, который
altera е disdegnosa е nel mover degli occhi onesta e tarda!
…лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
Е il dolce duca incominciava:
"Mantova…" e l'отЬrа, tutta in se romita,
surse ver lui del loco ove pria stava,
dicendo: "О Mantovano, io son Sordello
della tua terra". E I'un I'altro abbracciava.
Чуть "Мантуя…" успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине,
Встал и уста его проговорили:
"О мантуанец, я же твой земляк
Сорделло!" И они объятья слили.
Встреча с Сорделло, a guisa di leon quando si posa ("с осанкой отдыхающего льва"), исполнена не меньшего чувства, чем диалог с поэтом Стадием[265] в песни XXI. Стаций, когда он узнает главу своего цеха Вергилия, бросается наземь, чтобы обнять его ноги, однако Вергилий отвечает, — потерянная душа обращается к душе спасенной:
"Frate,
