Я не предлагаю никакой идиллической картины сельского прихода, настоящего либо прошлого, принимая в качестве нормы идею малой и по преимуществу замкнутой группы, привязанной к земле, сосредоточившей свои интересы в определенном месте, а также обладающей своего рода единством, которое, будучи подчас результатом планирования, должно, однако, также естественным образом расти от поколения к поколению. Такова идея, или идеал, общины, достаточно малой для того, чтобы в ней преобладали узы прямых личных отношений, когда все беззакония и пороки принимают простую и легко оцениваемую форму искаженных отношений между отдельными личностями. Однако в настоящее время даже самая малая община, если она не настолько примитивна, чтобы демонстрировать отрицательные черты уже совсем другого рода, не бывает настолько упрощенной; так что я отнюдь не защищаю полного возврата к какому-либо прошлому положению вещей, реальному или идеализированному. Данный пример не предлагает никакого решения проблемы индустриальной, городской или пригородной жизни, а ведь это жизнь большинства населения. Можно сказать, что в своей религиозной организации христианский мир остановился на стадии развития, соответствующей простому аграрному и рыбацкому обществу, при том, что современная материальная организация — или, если "организация" звучит слишком одобрительно, скажем "усложненность" — создала такой мир, к которому христианские социальные формы оказались мало приспособлены. Даже если мы согласны в этом пункте, существует два вида довольно сомнительного упрощения проблемы. Согласно первому следует настаивать на том, что единственное спасение для общества — возврат к более простому образу жизни, отбрасывающий за ненадобностью все построения современного мира, без которых мы можем обойтись. Таково крайнее суждение неорескинианского толка[12], оно с большой настойчивостью выдвигалось покойным А.Дж. Пенти[13]. Стоит лишь взглянуть на огромное количество внутренних детерминант внутри социальной структуры, чтобы такая политика представилась утопической; если подобный образ жизни когда-нибудь и осуществится, это произойдет, — что очень даже возможно в длительной временной перспективе, — от естественных причин, а не от нравственной воли людей. Другая альтернатива — принять современный мир таким, каков он есть, и просто попытаться приспособить к нему христианские социальные идеалы. Последнее выливается в чистейший оппортунизм и является отказом от веры в то, что христианство само может играть какую-либо роль в образовании социальных форм. И совсем не обязательно разделять христианские позиции, чтобы видеть, сколь много плохого изначально содержит в себе современная система общества.
Здесь мы подошли к пункту, откуда берет начало направление мысли, которого я не собираюсь в дальнейшем придерживаться; но поскольку это направление вполне очевидно и кому-то может показаться магистральным, я должен объяснить, насколько смогу кратко, почему я не намерен ему следовать. Мы привыкли делать различие (хотя на практике часто это смешиваем) между злом, присутствующим в человеческой природе во все времена и при всех обстоятельствах, и тем злом, что проявляется в конкретных социальных институтах в определенное время и в определенном месте. Причем, даже если оно свойственно одним индивидам в большей мере, нежели другим, или постепенно подчиняет себе волю многих индивидов на протяжении нескольких поколений, это зло в какой-то определенный момент никогда не возможно приписать отдельным личностям. Если мы станем ошибочно полагать, что данный род зла проистекает из причин, полностью превосходящих человеческую волю, то будем обязаны верить, что лишь некие другие вне-человеческие причины способны его преодолеть. Но совершенно равным образом мы можем пойти по другому пути и связать собственные надежды с заменой всего нашего устройства. И все же, те направления мысли, которые я намерен не более чем обозначить в качестве путей для осуществления христианского общества, должны неотвратимо столкнуть нас с такими проблемами, как: гипертрофия мотива прибыли в социальном идеале, различие между использованием природных ресурсов и их эксплуатацией, а также использованием труда и его эксплуатацией, несправедливое преобладание прибыли у перекупщика в противовес первоначальному производителю, злоупотребления в сфере финансов, грех ростовщичества, — и с прочими чертами коммерциализированного общества, которое должно быть исследовано на основании христианских принципов. Игнорируя эти проблемы, я не пытаюсь ни прикрыться своей некомпетентностью, — хотя подозрение в ней могло бы воспрепятствовать принятию каких- либо из сделанных мною замечаний, — ни просто передать их в ведение неких администраторов-практиков, ибо это было бы отказом от первенства этики. Я уверен, если и имеется известная мера согласия в оценке подобных явлений как негативных, то вопрос об их исправлении настолько спорен, что любому утверждению будет немедленно противопоставлена дюжина других; и в данном контексте внимание окажется сосредоточено на несовершенстве моих суждений, а не на главном, что меня волнует: какова должна быть конечная цель. Ограничусь, поэтому, утверждением, — его, я полагаю, оспорят немногие, — что преобладающая часть механизма современной жизни направлена лишь на санкционирование не-христианских целей, что сам он враждебен не только осознанному стремлению меньшинства к христианской жизни в мире, но и сохранению какого-либо христианского общества в мире. Нам следует отказаться от представления, что христианину должно быть достаточно свободы отправления культа и отсутствия какой-либо дискриминации по признаку веры. Сколь бы фанатично это ни звучало, христианин не может довольствоваться меньшим, чем христианская организация общества, что совсем не равнозначно обществу, состоящему исключительно из благочестивых христиан. Это будет такое общество, в котором природная цель человека — добродетель и благосостояние в общине — признается всеми, а сверхприродная цель — вечное блаженство — теми, кто имеет глаза, чтобы ее видеть.
