Около ста десяти километров отделяло поселок от устья Чауна, двести сорок километров безлюдной тундры было между устьем Чауна и озером Эльгытгын, около семидесяти километров от Эльгытгына до верховьев Анадыря и потом более шестисот километров вниз по Анадырю. В низовьях Чауна дорогу преграждает невиданное количество всевозможных стариц, проток, притоков, и кустарниковых зарослей. В предгорьях и непосредственно в, горах почти невозможно рассчитывать на топливо кроме крохотных побегов полярной березки. Для того дабы сплавляться вниз по Анадырю, нужны хотя бы малоподвижные и неудобные резиновые лодки. А тащить их надо на себе.
Мы сидим с картами и логарифмическими линейками. Листки бумаги покрываются столбиками цифр, монотонное бормотанье висит в прокуренной комнате. Не хватает только треска арифмометров да руководящих окриков главбуха.
— Двадцать пять километров в день, сорок граммов масла на день, три пары портянок, сотни патронов — то ли хватит, то ли не хватит, не забыть записать крючки, резиновая лодка весит восемь килограммов. А там что, правда, магазинов нет? Палатку обязательно, сухой спирт, две шапки.
Список грузов рождается в муках, но он все же рождается.
Объективная реальность в виде служебных и прочих, обязанностей непрестанно вмешивается в наши планы. Выход в путь назначен на конец июня. К концу мая расположение участников экспедиции намечалось на карте Союза следующим образом: Старик находился в поселке, один из журналистов сдавал экзамены в Хабаровске, я был переведен в Магадан, Серега уезжал с полевой партией на Колыму с тем условием, что его отпустят летом.
Первыми сдали окопы журналисты. Я получил телеграмму из Хабаровска: «Зашился, экзаменами до конца июля. Простите и зачеркните.»
Второй журналист неожиданно получает повышение по службе, но с условием, что и заикаться не будет об отпуске. Что же, газета, как и наука, требует жертв! Не успев закончить расчета варианта на четверых, Старик садится считать на троих.
Еще одна звезда мелькает на горизонте — Леха, заведующий красной ярангой. Парень здоров и статен, как молодой олень, к тому же он знает чукотский, к тому же (по призванию) художник, к тому же. Старик не успевает закончить вынутый из архивов листок с вариантом на четверых, как выясняется, что именно во время экспедиции жена у Лехи будет рожать сына. Жена плачет. Леха пасует. Смешные нынче пошли люди, по восемь месяцев не знают, что у них будет рождаться наследник.
— Не тот ноне пошел романтик, — с грустью констатирует Старик.
Он уже забыл про серебро. Благородный нос авантюриста кривится вниз, как у престарелого бухгалтера. Старик работает, как электронно-счетная машина. В остервенении он разрабатывает варианты на восемь, на десять, на одиннадцать человек. От Сергея с Колымы ни слуха. Самое обидное, что у него остались резиновые лодки, без которых нам не двинуться с места. В поселке лодок не достать. Я потихоньку разрабатываю вариант на двоих, хотя это почти нереально. Не тот ноне пошел романтик.
Невольно вспоминаются суматошные времена организации геологических партий. Тогда за нашей спиной стояли склады и ассигнования, бухгалтерии и целая иерархия занятого и заботливого начальства. Нужна лодка — пиши заявку, получай лодку. Нужен самолет, чтобы выбросить базы, — побегай по начальству, и после десятка резолюций ты все же получишь самолет. Стоит ли говорить о такой мелочи, как примусы, антикомарин, компасы и кипы инструкций. Но сейчас мы состоим в разряде презренных индивидуалистов. Мы — самодеятельность. В розовых снах мы видим абстрактного доброго дядю. Дядя сидит в кабинете, к нему приходят прожектеры и мечтатели. Если прожект обоснован, дядя уделяет мечтателям толику из государственных щедрот. Нет — гонит прочь.
К концу июня телеграммы на Колыму стали составлять главную статью расходов нашего бюджета. В начале июля мы просто ждали. Мыльный пузырь угрожающе раздувался. В конце-концов мы решили, что ждать больше нет смысла. Нас снова осталось двое, как и в самом начале. И снова мы бредем в избушку, чтобы взвесить на весах нашей сомнительной мудрости ситуацию.
