— Зачем?
— Но если он на вас будет плевать, то что же будет со мною или со вторым штурманом?
— Ничего не будет. — Он отложил работу, стал закуривать. — Молодо-зелено, подрастет — поймет.
— Вряд ли.
— Давай лучше потолкуем вот о чем. Садись.
Я сел. Он окутался дымом, с минуту молчал. Глаза смотрели задумчиво и серьезно в то же время. Я тоже закурил из его кисета.
— Так вот что, — он совал мне потрескивающую жаром самокрутку прикурить, — на переходе приготовь частую траловую рубашку. Получал такую?
— Да, сунули на складе. Для минтая она не годится. Смотрели, смотрели, что с нею делать, и сунули пока в ахтерпик.
— Это я у Михина выпросил. Мы ее дополнительно вставим.
— Да что же ею ловить? Чилимов?
— Не суетись. Это на Камчатке вы камбалу да палтуса тралили. А у нас тут победнее, и навагой, и корюшкой брезговать не будем. Все в дело пойдет. А второй трал по верхам пускать будем: поуменьшим грузилов, поприбавим балберов. Треску попробоваем.
— Треску бы неплохо.
— Ничего. Попробоваем. — Лицо его оживилось, в морщинах заиграли мечтательные лучики. — Давай так и делай…
— Значит, завтра в море?
— Угу.
— А с Брюсовым как же все-таки?
— А-аах… — Он махнул рукой.
— Спокойной ночи.
— Угу.
Я вышел. Чудной дед. Как он ими будет командовать? «Подрастет — поймет». Вряд ли его поймут. Брюсов боится только боцмана; второй механик наврет сто коробов, вывернется из любого положения — все виновные будут, а он прав останется, — Андрею скажи, что завтра потоп или землетрясение, он и бровью не поведет. Мишка же с Васькой будут подобострастно смотреть в глаза, кричать «есть», но сами все сделают по-своему или вообще ничего не сделают. Тут надо глотку боцмана или опыт и волю Петровича.
Занятый этими вот размышлениями, я направился в матросские кубрики предупредить команду, что анархии не получится, буду, мол, за насмешки над капитаном прихватывать почем зря. В конце концов, на судне должен быть хоть какой-то порядок.
Но мой боевой дух упал до нуля, как только я спустился в шестиместку. Там собралась почти вся команда, творилось что-то невероятное. Брюсов облачился в старый полушубок — и где только откопал такой! — отвернул ухо шапки и с большущей самокруткой в руках давал представление. Сначала он, подражая Борьке, спрашивал скороговоркой:
— Товарищ капитан, когда в море? — И, в точности копируя голос нового капитана — ну и способности! — раздельно отвечал: — Завтра. Нынче пущай ребята погуляють. — При этом он окутывался дымом, собирал в морщины лоб и колупался в носу.
— И много мы поймаем, товарищ капитан?
— Тыщу.
— Тысячу центнеров?
— Тыщу штук…
— А куда пойдем?
— Туды. — Брюсов делал неопределенный взмах рукавом. — А опосля суды.
Кубрик разрывался от хохота — полторы дюжины здоровенных глоток старались вовсю.
Как он ими будет командовать?..
Наконец «Онгудай» был готов к выходу в море: снабжение получено, промысловое вооружение приведено в относительный порядок, формальности с берегом покончены. Мы лихо отшвартовались, дали несколько прощальных гудков и вот уже качаемся в открытом море.
Погода была свежая — маленькие волночки лениво постукивали «Онгудай» по левой скуле, отлетая веером брызг, да ветер ровно трепал флаг, срывая шапки дыма с трубы. Пасмурно. Солнце блуждало где-то среди быстро бегущих облаков и, показываясь на короткие моменты в голубоватых полыньях, освещало мутный горизонт.
На мостике был Борис, второй механик, радист. На руле стоял Брюсов. Борька выверял секстаны. Поймав солнышко в окуляр прибора, он говорил:
— Подозревает ли наш Макук, для чего служат эти штуки?
— Ха! «Подозревает»! — хмыкнул второй механик. Механик стоял рядом, согласовывал телеграфы. — Он свою фамилию без ошибок написать не может, а ты — секстаны.
— Странные вкусы у нашего начальства, — продолжал Борис.
— Вкусы? — еще желчнее хмыкнул второй механик. — Вот сунули деда, и…
— Погорим мы, братцы, с этим дедом, — перебил его Брюсов.
— А Петрович, парни, великий комбинатор, — вмешался радист, — больше я с ним в море не пойду.
— Я тоже, — добавил Брюсов.
— Он там на курортах прохлаждается, а тут с моря не вылазь! — Механик вытер руки ветошью и бросил ее в ящик с ключами. — Да еще за бесценок…
