К нам подсел стармех.
— Как ты думаешь, дед, — обратился к нему Борис, — «Онгудай» дотянет до ремонта? Не развалится?
— Не должен.
— Все побито, изношено… в море с таким сальником…
— В принципе я против рейса, — продолжал стармех, пуская колечки дыма, — в море проторчим зря. Какая сейчас рыба!
— Да еще с новым капитаном. Ты что-нибудь о нем слышал? Кто он?
— Обыкновенный рыбак. Из местных. В прошлом, говорят, на кунгасах хорошо рыбачил.
— Кунгас — это не океанский сейнер. Впрочем, если так, то почему же сейчас на берегу шлюпки конопатит?
— Нужного диплома нет. Раньше им, всем местным, с малыми дипломами разрешали на сейнерах работать, а теперь кончилась лавочка. Что-то в этом роде толковал мне капитан флота.
— Короче — с куркулем в море идем.
— Начальству виднее, — невозмутимо продолжал стармех, — оно, как говорится, газеты читает.
— Просто вместо Петровича заткнули дырку.
— Возможно, и так.
К концу вечера, когда вдоволь наговорились и в тарелках появились окурки, ребята разбрелись по квартире и занялись делами, кому что подходило по характеру. Мишка с Василием и второй механик размечтались о береговой жизни, Новокощенов, заочник мореходки, копался в книжном шкафу, человека три топтались возле радиста — он радиолу настраивал, а Брюсов, записной остряк, развлекал Артемовну и жену Сергея, рассказывал, видимо, им что-то уж очень смешное, потому что Артемовна уже отмахивалась от него. И вдруг боцман:
— Р-р-разойдись, узурпаторы! Веселиться хочу! — Он вывалился на середину. — «Бар-р-рыню»!
Ему поставили «барыню». Он старательно взмахивал руками, еще старательнее топал исполинскими ножищами и… никак не мог попасть в такт музыки. Однако это «выступление» захмелевшего боцмана всем понравилось: все дружно хлопали и смеялись.
После боцманского танца вечеринка, как говорят механики, пошла вразнос. Мишка с Василием загорланили какую-то песню — я ее никогда не слышал:
И где мы ни будем,
Мы не забудем
Песню, что с нами ишла…
Боцман укладывался на кушетку, а кто-то на ней издавал уже звуки закипающего чайника. Тогда Артемовна вытолкала всех нас в спины и пожелала нам спокойной ночи.
Возвращались на «Онгудай» нестройной толпой. Боцман кому-то что-то доказывал и оседал назад — его Брюсов с Борисом держали, — Мишка с Васькой отрывали «и где мы не будем, мы не забудем…»
Ночь была лунная, с морозным сухим воздухом. Искрился снег. Такой снег у нас сейчас в Московской области. Там сейчас еще день не кончился, а здесь глухая ночь. Мои младшие братья, наверно, пришли из школы и зашнуровывают коньки. На озере их ждут такие же огольцы с клюшками. Старший пришел с завода, моет руки и рассказывает бабке веселые истории. Она накрывает на стол и ворчит на малышей. Кончится рейс — и в отпуск… в отпуск!
Над бухтой белело зимнее небо. Большая Медведица изогнутой ручкой свесилась над «Онгудаем». Серебрились вершины сопок вдали. Тишина. Только скрипнули сходни под грузным боцманом и послышалось в последний раз его «муха не пролетит».
«Онгудай» ждал нового дня и нового капитана.
На следующий день, утром, на пирсе появился старик. Мы готовили «Онгудай» к выходу в море: расхаживали блоки, меняли снасти, грузили промысловое оборудование. Борька на штурманской рубке подкрашивал комсомольский значок. Мишка с Васькой сращивали концы.
— Как работаете, Алехи! — ворчал на них боцман. — Так лапти плетут в вашей Рязани!
— Егорович, мы же делаем, как ты учил: кабалку пущаем по ходу, но что-то ня так…
— Ня так, ня так, као, чао… — передразнивал он их. — Чтоб вас клопы съели! Тьфу! — У боцмана было плохое самочувствие после вчерашнего «гуся», но это мало трогало друзей: один шмыгал носом, стараясь придать своей мордочке скорбный вид, физиономия другого — себе на уме — хитренько улыбалась. — Нагородили тут, узурпаторы! — не утихал боцман. Он начал переделывать Васькину работу.
Старик внимательно смотрел на нас. Молчал. Потом отвернул полу полушубка, достал кисет и бумагу, стал мастерить самокрутку.
— Тебе чего, дед? — спросил его боцман. — Рыбки на уху?
— Старпома. — Старик несмело, как-то скромно улыбнулся.
