— Михаил Александрович, посмотрите на горизонт. «Солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего». Это же всем ясно. Это же…
— А облака? — повернулся к нему Макук. Потом подскочил к окну: — Гляди, как стелются. Тайфун идеть. И нас крылом заденеть. Он же каждые три года здеся бывает. Ну?
— При всяких тайфунах приходилось… — поморщился боцман.
— Возле Японии не то было… и работали.
— Шторм… ха…
— Да, ребята, да какая же работа, если оно дунет? Ведь это не шуточки! — до болезненных ноток в голосе расстроился Макук. Весь его вид так и говорил: «Что за народ? Ничего не понимают». — Все поломаить и попорветь. Ну?
— Пока до этого дойдет, — подступил к нему боцман, — мы выхватим груз и можем идти хоть за Славянку.
— В непогоду-то? — повернулся к боцману Макук. — Да ты трал не успеешь наладить. Трал-то наладить надо, да еще всё приготовить.
— Это мы делаем на «раз», — сказал боцман.
— Да что ты сделаешь? — Макук даже присел от расстройства. — Не получится же, ребята… ведь это такое дело… Ну? — Он потерянно смотрел на ребят.
Черт возьми! Комедия! Самая настоящая. Петрович бы так турнул всех горлопанов, что до конца рейса бы дорогу на мостик забыли. А этот митингует. Или действительно он не представляет, кто он?
— Боцман, «Онгудай» пойдет в Славянку.
— Значит, не начнем работать? — повернулся ко мне боцман.
— У нас не колхозное собрание, а мостик судна.
— Это мы уже слышали от одного, да он на курорты сбежал, — подковырнул меня второй механик.
— И ты против нас? — удивился Борис.
— Кому что не ясно? И лишних попрошу с мостика.
— В гробу я видел такую работу, — брякнул боцман и, чертыхаясь, повернулся уходить.
— Боцман!
— Ну! — Он стоял вполоборота ко мне. Набычась.
— Если человек не хочет работать, он несет заявление.
— А я что говорю? Я и говорю, что работать надо, а не фестивалить.
— Да пойдем, Егорович, — взял его под руку второй механик. — Они ж тут друг за дружку. Еще выговорок влепят. А в Славянке мы в кинишко сбегаем, на танцы, «барыню» с тобой оторвем…
— Да брысь ты! — цыкнул на него боцман и с мостика пошел, ворча и плюясь.
Я подошел к окну. Было видно, как второй механик подскочил к ребятам, что-то объясняя им. Кое-кто глянул на мостик — улыбки кривые. Боцман прошел мимо всех, сутулясь. Они поплелись за ним. Кому это нужно? Может, начальство действительно подшутило над нами…
— Слышь? — обратился ко мне Макук. Он подошел к соседнему окну. Курил. — Это ты зря на них так. Они ребята ничего… только ершистые, а так ничего… — Он благодарно улыбнулся мне.
— Принимайте вахту, Михаил Александрович, я пойду спать. — Я ему совсем не улыбнулся.
— Иди, иди… чего тут… добежим быстро, недалеко тут. Вон и другие налаживаются в Славянку.
Когда же кончатся эти «планы», «грузы», «вира», «майна»… Уже четвертый месяц не снимаем свитеров и сапог. Черт возьми, а как хорошо сидеть в самолете возле окна, смотреть на города, деревни, ленты рек, ползущие поезда, машины по шоссейным дорогам. Потихоньку, чтобы не видела стюардесса, потягивать мускат или шампанское. Да можно и коньяк… Вспоминать штормы, штили, туманы, бессонные ночи с грохотом моря и воем ветра, усталость, нервные встряски, которых за рейс ой сколько бывает! Впереди Москва, шелест шин такси, озабоченная и деловая сутолока в метро. А потом вокзальное, никакими словами не передаваемое настроение. А когда подъезжаешь к дому, к своей станции! Я этот момент считаю самым счастливым во всей дороге: стоишь у окна и смотришь на знакомые дома, сараи, огороды… Встреча, ахи, охи, слезы, вечеринки — не то. А вот когда из окна увидишь знакомый забор…
Утром просыпаешься с беспечным, каким-то воздушным настроением. Даже не веришь, что потолок не качается, море не шумит за переборкой и не слышно стука поршней машины. А впереди целый день такой…
Позади на много миль
И шторма и полный штиль…
Эх! Прямо закричать хочется.
Спустился в каюту. Там Борис с Новокощеновым занимаются астрономией, уткнулись в учебники.
— Ну как там наш Макук? — поднял голову Борис.
— На мостике.
— В Славянку идет?
— Не знаю.
— Ты почему с нами разговаривать не хочешь?
— Вы же заняты.
