Бездетная материна сестра, умершая в Москве четыре года назад, так любила Мишку, что даже просила мать отдать его ей…
«Мальчику надо учиться музыке…»
Эти слова потерялись в грохоте сорок первого года.
Вот закончится война!..
В дни немецкой оккупации в хату Кобзарей иногда сходились соседские бабы.
— Миша, сынок, заграй шо-нибудь наше.
Однажды Мишку за игрой на гитаре застал немец.
— О-о! Шпилен-шпилен! Гут. Давай-давай!..
И запел:
— Вольга-Вольга, муттер-Вольга!.. Давай-давай!..
Когда немец ушел, отец — он тогда еще был жив — сказал зло:
— Муттер-Вольга… Подожди, растак твою… Она ще покаже тоби «муттер»!..
— Надя, а вам сразу удалось найти свой путь? Как это получилось?
— Было это давно. После войны. Страшно сказать, как я уже стара… А помог мне один парень. Старше меня он был года на два — на три. И, между прочим, звали его… Мишей!
Надежда повернулась к Кобзарю.
А тот задумчиво перебирал струны.
— Скажите, Миша, где вы учились играть?
— Нигде, — покачал головой Михаил Сергеевич.
— Удивительно! Вы так глубоко чувствуете музыку. Вам бы непременно учиться! — говорила женщина с шарфиком на шее. Все кивали в знак согласия.
Надежда долгим взглядом поглядела на Михаила Сергеевича.
В Лисках они сели на пассажирский поезд 165-бис. Когда он прибыл, они зашли с хвоста. Искали свободную подножку или сцепление. Почти у каждого вагона толпились мешочники. Пришлось пройти чуть ли не весь состав.
Поезд лязгнул буферами, Мишка подсадил Надю на ступеньку ближайшего вагона.
— Пробирайся на буфера. Видишь, там железная полка. Становись на нее и держись за скобу, вон прямо перед тобой.
Сам с трудом вскочил на подножку. Баян оттягивал плечо. На рывках поезда баян вело по ходу. Едва удерживался. Затекали руки.
Мишка просовывал руку за поручень, обнимал его и прислонялся щекой к нему. Долго стоять так было невозможно, он переступал с ноги на ногу. Поглядывал вниз, чтоб не оступиться. Поглядывал бегло — от несущегося перед глазами полотна кружилась голова.
— Миш, Миш, давай баян сюда! Давай поставим его на полку, и я сяду на него, — закричала Надя, сверкая глазами. — Можно? Тебе легче будет стоять. Или иди сюда. Тут можно вдвоем!
Мишка осмотрелся, попросил подвинуться чуть в сторону стоящего впереди мужика с мешком у ног. Тот поворчал, но подвинулся, освободил края ступенек. По ним Мишка пробрался на верхнюю ступеньку, осторожно снял ремень с плеча, подал его Наде; сам поддерживал на весу баян.
— Гляди под ноги, — предупредил ее.
Надя ухватила относимый ветром ремень. Мишка, не упуская его тоже, шагнул на буфер, плавающий, как буй по волнам, и они поставили на полку баян. Надя уселась на нем. Мишка почувствовал великое облегчение, стал рядом и загородил ее от пространства между буферами; как пряжа в ткацком станке, вытягивалась насыпь железной дороги.
— Не смотри вниз, — сказала Надя, — кружится голова.
Мишка намотал ремень на руку, нащупал место ногой, чтобы стать на полную ступню, и невольно вслушивался в грохот поезда.
Давно смерклось. Не видно стало посадок и полей. Все вытягивалось в одну черную полосу.
— Не засни, пожалуйста, — сказала Надя и встала. Лицо ее светлело у самых его глаз. — Не засни смотри.
«Не спать! Не спать! Не спать!» — начали выстукивать колеса на стыках. Надя просунула горячую руку у него под мышкой и, обняв, держалась за него. Изредка во тьме шептала:
— Тебе удобно стоять? Ты не заснул? Не спи. Мне страшно — не засни.
«Не спать! Не спать! Не спать!» — стучали колеса.
— Миш, ты рассказывай что-нибудь. А?
Говорить было трудно. Надо было кричать, чтоб слышать друг друга. Мишка видел во тьме ее глаза, ощущал ее, прижавшуюся к нему. Она то и дело засыпала. Он чувствовал, как она тяжелеет, как падает ее голова ему на грудь, и крепче прижимал ее к себе. При торможении или рывке она в испуге просыпалась и опять кричала:
— Ты не засни, Миша. Не спишь?
Впервые Мишка подумал о странностях жизни. Сегодня утром он и не подозревал о существовании Нади. И вот они едут, прижавшись друг к другу. Как будто давно-давно знакомы.
Город был во тьме. Лишь в здании, приспособленном под вокзал (вокзал был разбомблен), тускло горели две-три лампочки. Они освещали сонные серые лица людей. Спали кое-как. Кто улегся на скамейках и тяжелых дубовых диванах с выжженными буквами НКПС
