Когда старика Деметра Сийярто, звонаря католического костела, ударил ногой жеребец и звонаря полумертвым привезли домой, жена его хотела вызвать ксендза, но старик Сийярто не согласился.
— Не ксендза мне нужно… — стонал он.
— Что же тебе нужно, муж мой дорогой? — спросила в слезах жена.
— Два литра розового муската. Ни больше, ни меньше. Для моей души в нем больше спасенья, чем…
Эти безбожные слова были последними в жизни старика Сийярто. Потому что больше говорить он не мог. Но два литра муската он выпил, не оставив в бутылках ни одной капли.
Берегсасцы говорили об этом случае так:
— Красивой смертью умер старик!
— Не напрасно он так много звонил в своей жизни, бог вознаградил его за это.
Старик Сийярто потому так красиво умер, что он с малолетства знал, уважал и любил виноград и душу винограда — вино.
Виноград надо любить, за ним надо ухаживать, как за ребенком.
Весной — окапывать, подвязывать, обрезать, полоть, обрызгивать.
Когда приблизятся дни «холодных святых» — Серваца, Понграца и Бонифаца, — на больших телегах, запряженных быками, возят в горы навоз, чтобы навозный пар защитил виноград от мороза.
На следующий день после дня Бонифаца Маркович каждый год будил нас утром таким приветствием:
— Бог решил нас наказать! Виноград замерз на все сто двадцать процентов.
Когда навозный пар прогонит этих злых святых, как ладан черта, надо защищать виноград от прожорливых птиц и от рыжей лисицы. От птиц — чучелами, от лисицы — капканом и ружьем.
Затем листья винограда приобретают густо-зеленый оттенок. А когда густо-зеленый цвет переходит в светлый тон и жилки листьев становятся синевато-красными, можно уже считать дни. Когда на острых кончиках некоторых листьев появляются табачного цвета точки, в листьях начинает смеяться зрелый виноград.
А как этот виноград умеет смеяться!
В середине сентября к нам приехал нежданный гость. Это был дядя Фердинанд-американец, прибывший с двумя большими чемоданами, но совсем без денег. Даже на сигары он брал деньги у отца.
Зная, что я страстный собиратель марок, он привез мне одну почтовую марку — египетскую.
Хотя я вежливо поблагодарил его, все же не нужно было быть большим знатоком людей, чтобы понять, как недоволен я таким подарком.
— Ты знаешь, что это за марка? — спросил дядя Фердинанд.
— Знаю — египетская.
— Что она египетская, видит каждый дурак. Но какая египетская? Какая?
Я пожал плечами.
— Когда Моисей вывел евреев из Египта, — сказал дядя Фердинанд очень серьезно, — бог для странствующего в пустыне еврейского народа сыпал с неба манну. Об этом ты, конечно, учил в школе, на уроке закона божьего. Но большинство преподавателей закона божьего забывают о том, что бог сыпал с неба не только манну, но и почтовые марки, чтобы странники, если им понадобится написать письмо по какому-нибудь срочному семейному или коммерческому делу…
Здесь я перебил дядю:
— Знаете, дядя, когда я жил у дяди Филиппа, говоря со мной, он часто забывал, что я еще маленький мальчик. А вы, дядя, наоборот, забываете, что я уже не ребенок.
Дядя Фердинанд обнял меня и поцеловал.
— Жаль, сынок, что твоя фамилия Балинт, — ты настоящий Севелла. Настоящий Севелла, которого жестокая случайность забросила в эту маленькую, несчастную, отсталую страну, где никто не понимает и не признает настоящего таланта. Ах, если бы ты родился у нас в Америке! Знаешь, Геза, что? Когда кончишь школу, обязательно поезжай в Америку. Я напишу своим американским друзьям, они тебя познакомят с самыми видными людьми Америки, а раз ты будешь там, среди них…
Почему дядя Фердинанд на продолжительное время распростился со своей семьей — это он рассказал только моей матери. Мать рассказала отцу, взяв с него слово, что он не разболтает. А бедняга отец держал слово в данном случае даже слишком добросовестно. Во время обеда и ужина он так много говорил о приветливом характере тети Сиди, о ее американской культуре, о безоблачно счастливой семейной жизни тети Сиди и дяди Фердинанда, что я и мои сестры были вполне уверены: дядя Фердинанд приехал к нам потому, что тетя Сиди выгнала его из дому.
