В четверг дирекция завода восстановила старые ставки для венгерских, русинских и еврейских рабочих. Забастовка продолжалась. Венгерские, русинские и еврейские рабочие требовали повышения ставок и для словаков. Громче всего кричали венгры с завязанными головами, те самые, которые всего несколько дней тому назад готовы были перебить всех словаков.
В ночь с четверга на пятницу у директора завода родилась великолепная идея. Он распорядился официально объявить, будто забастовка организована антисемитами против еврея — директора завода.
Теперь на первый план выступили еврейские рабочие. В пятницу громче всех шумели уже не венгры с забинтованными головами, а одетые в долгополые кафтаны еврейские рабочие, осыпавшие дирекцию завода самыми ужасающими проклятиями древних еврейских пророков.
— Разукрашенная вавилонская блудница, твои дни сочтены — час возмездия близок! — гремело вокруг крытого черепицей, построенного в швейцарском стиле особняка директора.
В субботу дирекция сдалась. Словаки стали получать те же ставки, что и остальные.
После подписания соглашения председатель еврейского Культурного общества Фельдман произнес речь перед всеми сойвинскими рабочими.
— Если кто-либо осмелится сказать впредь, что словак не человек, — это значит, что он подлая немецкая собака! — закончил свою речь Фельдман.
— А что каша — не еда, можно сказать? — спросила какая-то старушка.
— Необходимо что-нибудь предпринять, — сказал в субботу утром директор завода.
— Что-нибудь мы сделаем, — ответил начальник уезда Вашархейи.
— Всю эту пакость заварил нам еврейский клуб… Этот Фельдман…
— Знаю.
Хромой печатник Кальман Асталош, родственник дяди Фэчке, деливший с ним комнату, впервые попал в тюрьму «за оскорбление и клевету». Когда бургомистр Гати утвердил вдове городского ламповщика, оставшейся с четырьмя детьми, ежемесячную пенсию в пятьдесят крейцеров, Асталош в присутствии свидетелей назвал главу города Берегсаса «мерзкой свиньей» и «бессовестным вором». За это тяжелое оскорбление Асталош вряд ли получил бы больше двух месяцев тюрьмы, если бы вел себя на суде умно. Но хромой печатник — в то время он был разносчиком газет — держал себя неразумно. Он пожелал убедить суд в правильности своих утверждений.
— В чем хотите вы нас убедить? — закричал судья Штампф, старавшийся криком скрыть свою растерянность.
— Я хочу доказать, что хозяева нашего города не крадут только то, что ничего не стоит.
— Это не только оскорбление, но и клевета, — заявил представитель обвинения.
И Асталоша приговорили к девяти месяцам тюремного заключения.
Второй раз он попал под суд за то, что вскоре после своего освобождения старался уговорить рабочих кирпичного завода протестовать против четырнадцатичасового рабочего дня. Владелец кирпичного завода Ясаи был католиком, Асталош же — кальвинистом. А так как было доказано, что Асталош назвал Ясаи «безбожным живодером», суд за «подстрекательство против вероисповедания» приговорил хромого печатника к десяти месяцам.
Год Асталош получил, когда поехал в Акнаслатину и там среди шахтеров соляных копей организовал что-то вроде профессионального союза. Прокурор утверждал, что Асталош купил билет только до станции Кирайхаза, остальную же часть пути проехал зайцем. Оправдаться Асталош не смог. За причинение убытка государственной железной дороге на сумму в шестьдесят шесть крейцеров Асталош отсидел в берегсасской тюрьме целый год.
Остальные его преступления мне неизвестны. Но их у него было, очевидно, много, иначе он не провел бы за пять лет пятьдесят месяцев в тюрьме.
Когда Асталош третий раз попал к судье Штампфу, имя хромого печатника знал уже весь Берегский комитат. Еженедельники «Берег» и «Берегская газета» много писали об этом «отчаянном мерзавце». Иногда — например, в связи с его поездкой в Акнаслатину — о нем упоминали даже в будапештских газетах. В них писали о нем только плохое. Тем не менее Кальман Асталош приобрел для себя и для дела, которому он служил, много сторонников.
В Берегсасе его единомышленниками были исключительно жители Цыганского Ряда и рабочие кирпичного завода. О последних я мог бы и не упоминать, потому что рабочие кирпичного завода почти все без исключения жили в Цыганском Ряду. В долине Тисы и на берегах Верке, где растут пшеница и виноград и где участок хозяина, имеющего шесть быков, считается большим владением, мало кто шел за Асталошем. Венгры, сочувствовавшие независимцам, в том числе и мой отец, резко осуждали утверждение Асталоша: «Если бы теперь жил Тамаш Эсе Великий, он наверняка был бы пламенным социалистом».
