«Вначале бог сотворил небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и дух божий витал над поверхностью вод. И сказал господь: „Да будет свет!“ И стал свет».
Если прочтешь это по-венгерски, все понятно и ты сразу знаешь все, что ты о данном предмете знать должен. Но если прочтешь еврейский текст…
Вместо изучения еврейского текста я играл с Ниной-петухом, имевшим бурное прошлое и неестественные наклонности.
Спустя несколько дней после моего приезда в Сойву тетя Эльза посадила большую пеструю курицу на дюжину утиных яиц. Тетя Эльза объяснила мне, что приходится сажать курицу на утиные яйца потому, что утка не высиживает своих яиц. Карой, и раньше часто видевший кур, высиживающих чужие яйца, говорил мне:
— Подожди! Ты увидишь, как будет горевать курица, когда утята пойдут в воду!
— Почему будет горевать? — спросил я.
— Вас что, ничему не учили в берегсасской школе?
— Она будет горевать потому, что утята плавают, а курица плавать не умеет.
— А зачем же ей горевать? — продолжал недоумевать я. — Странно. Если она хорошая мать, то должна радоваться, что ее дети умеют больше, чем она.
В кучу утиных яиц, предназначенных для высиживания, тетя Эльза по ошибке подложила и одно куриное яйцо. Оно было немного больше обычного куриного яйца, и поэтому она приняла его за маленькое утиное. Утята выходят из яиц на двадцать восьмой день, а цыплята — на двадцать первый. Поэтому понятно, что из одного яйца, согретого пестрой курицей, птенчик вылупился раньше, в то время как другие яйца еще скрывали за скорлупой солнечный свет от своих жильцов. Увидев новорожденного, курица исследовала доверенные ее попечению яйца и задумалась над вопросом, вылупился ли этот потомок раньше времени или же другие опаздывают. «Закон определяется большинством, — решила курица, — этот урод нарушил закон». И пеструшка возмущенно ударила в бок пушистого желтенького цыпленка. А испуганный новорожденный пустился наутек от кровожадной матери. Вряд ли ему удалось бы спастись, не будь я случайно во дворе. Я не понял, почему курица так сердится, но на всякий случай поднял цыпленка с земли соломенной шляпой.
Малыш, которого я назвал Ниной, нашел приют в кухне, в квашне с ватной подстилкой. Выходить во двор ему одному не разрешалось, так как не только его мать, но и все обитатели птичьего двора жаждали его крови. Я сам водил его ежедневно на часок-другой гулять. Когда он был еще совсем маленьким, я держал его в руке, потом он садился ко мне на плечо и в такой позе наслаждался свежим воздухом. Пестрая курица к тому времени уже выполняла обязанности матери по отношению к целой ораве маленьких утят. Если я с Ниной на плечах подходил к ней близко, она начинала, как мне казалось, угрожающе смотреть на меня.
— Вот эта злая дохлятина — твоя мать! — говорил я в таких случаях Нине.
Противоестественные наклонности Нины заключались в том, что он боялся обитателей птичьего двора и безмерно доверял людям. Когда выяснилось, что у Нины растет петушиный хвост и петушиный гребешок, Карой хотел переименовать его, но я не согласился. По моему мнению, Нина и так уже слишком много пережил.
Итак, вместо того чтобы изучать еврейский текст Библии, я играл с Ниной. Кроме меня и Луэгера, во дворе не было никого.
У Луэгера была ревнивая натура. Ему не нравилось, что я играю с Ниной.
«И-а! И-а!» — орал он, чтобы обратить на себя мое внимание. Когда он увидал, что это не приводит к желаемому результату, он подошел ко мне, как обычно делает корова, когда хочет боднуть. Луэгер думал, что этим он испугает меня, и, чтобы успокоить, лизнул мое лицо. Потом он обнюхал скучающую у меня под мышкой Библию. Это навело меня на мысль.
Нину я бросил сквозь открытое окно в кухню и увел Луэгера в угол двора, по ту сторону коровника. Там я долго гладил и обнимал его, а когда мы стали очень большими друзьями, подсунул ему Библию:
— Ешь, Луэгер, кушай!
Луэгер подозрительно смотрел на меня. Вероятнее всего, он думал о том, что я обманываю его и что, когда он захочет начать есть аппетитную книгу, я ударю его по морде. Я спокойно смотрел ему в глаза и продолжал упрашивать: