Шестеро утверждают, что Пари воровал все, что ему попадалось под руку.
По свидетельству одиннадцати мемуаристов, он брал только то, что представляло ценность.
При таких условиях я боюсь использовать находящиеся в моем распоряжении записи. Я пишу свою хронику на основании воспоминаний очевидцев, передавших их мне словесно. Эти воспоминания тоже не совпадают друг с другом, но у меня есть возможность, слушая их, выяснить противоречия и поговорить с очевидцами.
Отчет о «Всерусинском национальном собрании» я написал по рассказам однорукого дяди Фэчке, отечески относившегося ко мне и дружески опекавшего в детстве. Я встретился с ним по моем возвращении в Подкарпатье. Когда, как и почему я возвратился, расскажу дальше. Тут я только остановлюсь на моем первом посещении дяди Фэчке.
Спустя несколько часов после моего возвращения в Мункач ко мне пришел дядя Фэчке. Он был удивительно хорошо одет. Клетчатые брюки, желтые полуботинки, черный пиджак, лиловый галстук, черный котелок, в руках толстая трость.
— Геза, сынок мой дорогой!..
Несколько минут мы посвятили воспоминаниям о наших общих погибших товарищах.
— Что ты скажешь о моей «форме»? — прервал наши воспоминания дядя Фэчке.
— О какой «форме»?
— Разве ты не видишь, как я одет? Геза, Геза, куда девались твои глаза? Где ты живешь? Вероятно, на луне, если не знаешь «форму» тайной полиции.
Дядя Фэчке был сыщиком в политической полиции генерала Пари.
— Я пришел к тебе, чтобы втереться в доверие и шпионить за тобой. Я должен установить, чей ты агент. Красных русских или белых венгров. Может быть, ты русинский националист, польский шпион, румынский агент или словацкий сепаратист. Как видишь, сынок, выбор большой. Тут легко попасть впросак.
— Комическое положение, — сказал я.
— На этом можно заработать, Геза. Если я докажу, что ты венгерский агент, я получу французские франки. Если же ты окажешься русским агентом, то получу валюту еще поценнее.
После того как мы общими силами сформулировали донос, который дядя Фэчке должен был представить начальнику полиции после посещения меня, мой гость, попивая со мной вино, рассказал все, что знал о «Всерусинском национальном собрании».
Начальник больницы берегсасской военной тюрьмы, доктор Новак, пилзенский батальонный зубной врач запаса, получил письмо от генерала Пари и очень испугался. Испугался, так как не знал, что Пари угрожает военным трибуналом всем, с кем имеет дело. А если бы Новак знал это, то все равно испугался бы, потому что французские генералы привыкли угрожать, а пилзенские зубные врачи — пугаться.
Первой мыслью Новака по прочтении письма было чистосердечно признаться, если действительно он предстанет перед военным судом, что хотя он и присвоил 21 700 крон, предназначенных на оборудование госпиталя и питание больных и раненых, но одну треть этих денег передал начальнику берегсасского гарнизона, вторую треть — адъютанту генерала Пари, и, таким образом, только одна треть досталась ему.
Вторично прочитав письмо, он решил перевести опасного заключенного в Унгвар. Он распорядился, чтобы лейтенант-медик снова перевязал раны Миколы. Сам же Новак снова взял из кассы госпиталя три тысячи крон и пошел к коменданту города, чтобы передать ему «полагающуюся» тысячу крон.
Распив с ним коньяк, предназначенный для больных, доктор Новак убедил коменданта, хорошо настроенного вследствие получения денег, что такого видного заключенного, как Микола Петрушевич, нельзя держать в тюрьме, находящейся поблизости от фронта, а необходимо как можно скорее перевести в более надежное место.
Таким образом, пришедший уже в сознание, но все еще очень слабый от сильной потери крови Микола второго мая очутился в Унгваре. Случилось так, что в тот же день прибыл туда и генерал Пари, который в интервью, данном одному из журналистов, заявил:
— Я приехал в Ужгород, чтобы делать мировую историю.
В это время Унгвар назывался уже Ужгородом. Этот маленький городок с восемнадцатью тысячами жителей, вся промышленность которого состояла из кирпичного завода со ста двадцатью рабочими, мебельной фабрики, на которой работало девяносто два человека, и фабрики бумажных мешочков, на которой было занято тридцать две женщины и дети, в один день превратился из незначительного провинциального уголка в столицу проектируемой, но еще не существующей автономной «Подкарпатской Руси». «Мировая история», творить которую Пари прибыл в Ужгород, заключалась в создании этого государства.
