— Хрен редьки не слаще! — говорили, глубоко вздыхая и громко ругаясь, наменьские и тарпинские кулаки, увидев в руках чешских солдат красные знамена.
Староста Варади, в уцелевший каким-то чудом дом которого поместили раненого Миколу Петрушевича, собственноручно сорвал водруженное на крышу дома красное знамя. Чешские солдаты задержали скверно ругавшегося старого крестьянина и повели под конвоем в здание школы, где помещался штаб.
Илона Варади побежала к Кавашши. Графский управляющий ущипнул щечку молодой женщины, но Варади отпустить отказался.
— Значит, и чехи такие же свиньи? Опять то же самое? Значит, и они такие же безбожные разбойники-большевики? — кричала Илона Варади.
— Брось политику, дочь! И главное — не ори. Твой отец дурак и потому заслужил это.
— Но…
— Никаких «но», — перебил ее сердито Кавашши. — Перед таким красным флагом, вывесить который велел французский генерал, я всегда снимаю шляпу и другим рекомендую делать то же самое.
Когда Илона рассказала охранявшим Миколу кулакам, что ей сказал Кавашши, кулаки, в злобе на графского управляющего и на чехов, тотчас же хотели покончить со своим пленником. Жизнь Миколы снова спас Томпа.
— Хальт! — крикнул Томпа по-немецки и, заслонив своим телом лежавшего на полу раненого, стал поучать остальных: — Если собаку выменяли на пса, то мы должны беречь этого мерзавца как зеницу ока. Тогда он может нам пригодиться. Если же управляющий Кавашши — а я так думаю — уважает этот красный флаг потому, что он — не настоящий красный флаг…
— Есть! — крикнул, ударив себя по лбу, кулак Шимончич, служивший четыре года на войне санитаром. — Я уже все знаю! Для того чтобы солдаты не заболевали настоящим тифом, от которого они могут умереть, им прививают какой-то слабый, безвредный тиф, который защищает от настоящего. Так же обстоит дело, наверное, и с этим чешским красным флагом. Его дают в руки солдат, чтобы они не тянулись за настоящим…
— Так и есть! — крикнул Томпа. — Давайте выпьем! А этого мерзавца, — он указал на Миколу, — я потом повешу собственными руками на красном флаге.
— Но сначала немного погладим его, — сказал Шимончич.
— Пей, брат, ней!
Кулаки пили и пели:
Избили старосту
Большой дубиной.
Лежит наш староста
Да под рябиной.
Берег Тисы был занят румынами, которые изредка открывали пулеметный огонь по залегшим на другом берегу красным аванпостам. Румыны стреляли только для виду, вреда своему противнику они не причиняли. Красные же берегли боевые припасы и не отвечали на огонь.
Генерал Пари с тяжелым сердцем распорядился о праздновании Первого мая.
— С военной точки зрения — это легкомыслие, а с политической — просто отвратительная игра, — сказал он.
С приказом Тусара он, разумеется, не считался. Когда один из чешских полковников сослался на приказ премьера, Пари прямо высказал свое мнение:
— Премьер Тусар имеет право приказывать — этого оспаривать я не стану. Он приказывает; кто хочет, будет его слушать, а я не хочу. Господин полковник, я служил когда-то в Марокко. Марокканский султан тоже имел право приказывать. А спросите: кто ему повиновался?
То, что в Намени все же отпраздновали Первое мая, было заслугой Эрне Седлячека. Именно он умудрился заставить Пари отдать такое распоряжение. Потому что Седлячек, после получасового знакомства с генералом Пари, научился обращаться с ним лучше, чем кто бы то ни было другой в Чехословацкой республике. А между тем Седлячек был не французом, а чехом, и не военным, а коммивояжером по продаже пива и — чего он никогда не упускал добавить — политиком. Это был курносый, рыжий господин лет около сорока, с веснушчатым лицом и небольшим брюшком. Одежда его была постоянно пропитана запахом пива и сигар. С 1910 года он числился секретарем брюннской организации и членом центрального комитета союза торговых служащих, считался неплохим агитатором, умевшим прекрасно маневрировать. Председатель центрального комитета союза торговых служащих Клейн немного ревновал к Седлячеку. Поэтому, когда началась мировая война и военное министерство предоставило профессиональным союзам возможность освободить от военной службы незаменимых для них руководителей, Клейн, при составлении списков, о Седлячеке забыл. Седлячека взяли в солдаты, и всю войну он служил фельдфебелем в санитарном поезде.
