Шесть недель пролежал он в военном госпитале в Кракове. Из госпиталя его выписали не потому, что он не нуждался больше в лечении, а потому, что его койка понадобилась для австрийских раненых.
Из госпиталя он попал в построенный на скорую руку лагерь для военнопленных, в грязный, битком набитый людьми барак. Здесь его не лечили, но в течение нескольких недель он выздоровел. Когда он более или менее поправился, фельдфебель из конторы начальника лагеря военнопленных спросил, не хочет ли он поступить на работу, Кестикало не захотел. Тогда его лишили питания. Но так как есть он все же хотел, то вынужден был работать — фабриковать шрапнель.
Мастерская, где работали военнопленные, находилась в полутемном подвале. Все рабочие были из военнопленных, а надсмотрщики — австрийцы и венгры. Жизнь надсмотрщиков тоже была не из приятных — за ними, в свою очередь, следили господа офицеры. Но условия, в которых жили рабочие, были просто отвратительные. Они работали шестнадцать часов в сутки, жили в тесных бараках, кормили их из рук вон плохо.
Задача шрапнели — убивать людей. Первыми жертвами шрапнели являлись те рабочие, которые ее производили. Пленные, работавшие в мастерской, падали от истощения вокруг Кестикало, как солдаты, идущие в атаку против укрепленных позиций пулеметчиков. Их хоронили в братских могилах.
Кестикало избежал такой судьбы только благодаря тому, что вместе с двумя своими товарищами — русским из Сибири и татарином из Крыма — бежал из окруженного колючей проволокой и охраняемого старыми венгерскими дружинниками лагеря. От венгерских солдат беглецы слышали, что в Венгрии много хлеба, и поэтому направились в Венгрию.
Из лагеря они бежали ночью. Утром, когда они отдыхали в глубине леса, у сибиряка началась рвота. Из лагеря он унес с собой холеру. Его товарищи ухаживали за ним три дня и три ночи. Похоронив его, они вдвоем отправились дальше, в Венгрию. Путь был трудный. Приходилось обходить населенные места. Даже в лагере они так не голодали, как в дороге. Исхудалые, ослабевшие, дошли они до Карпат.
Они шли уже по вершинам гор — там, где деревья вытесняются можжевельником, — когда на одном из перекрестков наткнулись на жандармский патруль. Жандармы были близко, о бегстве нечего было и думать.
«Для военнопленного беглеца не бывает безвыходного положения», — подумал Кестикало. Но, может быть, он ни о чем и не думал, а поддался элементарному инстинкту.
Съежившись в комок, он покатился вниз по кустистому, почти отвесному склону горы. Колючие кусты рвали не только его одежду, они основательно раздирали и кожу. Но кости остались целы, и от жандармов он спасся.
В глубине долины, на солдатском кладбище, он передохнул. Придя немного в себя, вспомнил татарина, который, наверняка, попался в руки жандармов.
Недолго думая, Кестикало отправился обратно наверх, на гору. Что он будет там делать один, без всякого оружия, против трех вооруженных жандармов, об этом он вовсе не думал. Он ломал себе голову, как бы ему найти этих чертовых кукол с петушиными перьями. Много часов — добрых полдня — ходил он по лесным дорожкам, но жандармы, которые встречаются всюду, где они не нужны, никогда не показываются, когда их ищешь. Кестикало искусал себе до крови губы и заплакал от злости.
К вечеру он стоял на середине горы и смотрел вниз на ее южный склон. У его ног раскинулась деревня с расположенными в полном беспорядке хижинами. В самом центре деревни была церковь с красной крышей, а над куполом церкви высился желтый медный петух. В окне колокольни торчало трехцветное, красно-бело-зеленое знамя.
— Венгрия!
Трубы крошечных домишек дымились.
«Они готовят ужин», — подумал, глубоко вздыхая, беглый пленный.
В это время в деревне Верецке жили одни только женщины, дети и старики. Почти повсюду, куда бы ни заходил просить кусок хлеба беглец-оборванец, он получал один и тот же ответ:
— У самих нет!
Но почти в каждом доме ему все же давали горсточку вареного овса или жареной кукурузы. Когда же он благодарил, его спрашивали, не лошадиный ли он доктор, случайно, или кузнец?
На эти вопросы, заданные на венгерском, украинском и еврейском языках, Кестикало на международном языке — покачиванием головы — давал отрицательный ответ. Эти повторявшиеся несколько раз вопросы убедили его, что деревня, очевидно, сильно нуждается в ветеринарах и кузнецах, и, предполагая раздобыть таким путем более основательную пищу, Кестикало в одном из домов на вопрос, заданный по-украински, ответил по-русски:
