— Потому что можно ли осуждать, можно ли считать виноватыми наших бедных, невежественных, нищих, угнетенных русинских братьев за то, что дьявольски хитрые евреи обманывают их, сбивают с правильного пути, подвергают всяким опасностям?
Тут «пророк» начал говорить о евреях. Он не говорил, а гремел.
Его лицо выражало ненависть и презрение. Движения его стали резкими, как будто он стоял лицом к лицу с врагом.
Покончив с евреями, он стал перечислять грехи венгров.
Он говорил еще долго, то гудящим, то гремящим голосом. О чем он говорил, было уже неважно. Голосом и широкими жестами он возбуждал и направлял чувства своих слушателей.
Женщины высоко поднимали детей, чтобы те могли видеть «пророка».
Кто-то глубоко вздохнул. Одна из женщин заплакала.
Когда «пророк» умолк, на поляне воцарилась мертвая тишина.
Он стоял перед своими приверженцами с опущенной головой.
Люди затаили дыхание.
— Молитесь! — приказал он.
Толпа начала тихо молиться.
Когда молитва кончилась, Дудич, пошептавшись с Простенеком, обратился к Ивану Михалко:
— Я слышал, брат, что твой сын, знаменитый медвежатник, служит евреям.
Старик не знал, радоваться ли ему чести, что «пророк» заговорил с ним, или же возмущаться обидой, нанесенной его сыну. Он покраснел, как девчонка, и ничего не ответил.
— Говорят, твой сын очень сильный человек.
— Он медвежатник! — гордо ответил Иван Михалко.
— Спроси его, решится ли он пойти со мной врукопашную?
— Пойдет! — воскликнул старик.
— Я хочу получить ответ от него самого.
— Можешь поверить мне — пойдет. Мой Григори готов помериться силами даже с чертом.
— Но я не черт, — смеясь, сказал «пророк».
— С тобой он тоже поборется. Хочешь — хоть сейчас.
— Пойдем!
За Элеком Дудичем и Иваном Михалко к кузнице двинулись сотни людей.
Кузнец-медвежатник был страшно удивлен, когда увидел, что к его дому подходит целая процессия. Впереди шел Дудич, стало быть, они подходили с враждебной целью. Несколько секунд Григори колебался — думал бежать. Но это продолжалось лишь несколько секунд. Потом он схватил молот, решив дешево не отдавать свою жизнь.
— Иван, — сказал он сыну, — ты сейчас же пойдешь к Балинтам и, что бы ни случилось, останешься у них.
Иван не ответил. Он схватил большую дубину и встал рядом с отцом.
— Ну-ка, кузнец Григори, посмотрим, заслуживаешь ли ты своей славы. Я пришел спросить тебя: посмеешь ли ты пойти со мной врукопашную? — крикнул Дудич.
— Один человек — против сотни? Это ты называешь рукопашной?
— Один против одного. Ты против меня. Наши русинские братья будут зрителями и свидетелями. Брось-ка этот молот и снимай рубашку!
Григори с большим трудом догадался, чего хотел от него «пророк». Поняв наконец, громко рассмеялся.
— Я же тебя съем! — сказал он «пророку».
— Посмотрим!.. — ответил Дудич.
Народ окружил кузницу. Многие залезли на деревья и на крышу. Уважение к «пророку» и любопытство слились у них в одно чувство. Все находили вполне естественным, что «пророк» устраивает для них «фокус», хотя никто не знал, что эти две профессии — «пророка» и фокусника — родственны между собой.
Через несколько секунд «пророк» и медвежатник, обнаженные до пояса, стояли уже лицом к лицу во дворе кузницы в центре образовавшегося вокруг них человеческого кольца. Медвежьи мускулы Михалко не были ни для кого новостью, но могучие руки «пророка» они сейчас видели впервые.
Михалко думал, что он уложит своего противника в несколько секунд, но ошибся. Дудич, правда, не был таким сильным, как Григори, но мускулы у него тоже оказались крепкими, а использовать свою силу он умел лучше медвежатника. При первом же выпаде ему удалось схватить его за талию так, что Григори только с большим напряжением всех своих сил смог освободиться из его объятий. А когда Григори пытался обнять своего противника, тот ловко ускользал из объятий его огромных рук. Когда Михалко наконец удалось поставить «пророка» на колени, Дудич с такой силой вскочил опять на ноги, что кузнец отшатнулся. Сотни зрителей смотрели на эту борьбу с благоговением, как на церковные мистерии, и следили за ней с таким же волнением, как за выступлениями шпагоглотателя.
