Лесопилка производила строительный материал — бревна, доски, планки. Она поставляла в виде полуфабриката дерево мебельным фабрикам в Марамарош-Сигете и в Унгваре. В построенном из дуба заводском здании лесопилки работали паровые машины. У этих машин было занято всего около двухсот рабочих, остальные трудились в лесу. Рубили лес самым примитивным способом — с помощью ручной пилы и топора. Очищенные от веток огромные деревья скатывали вниз со склона горы в долину. Оттуда их волокли на завод. Для доставки большого дуба впрягали десять — двенадцать человек, для сосны достаточно было четырех — шести рабочих. Рабочие, таскавшие эти деревья, впрягались, как ломовые лошади. Десятник давал сигналы кнутом, и прикрепленные ремнями к бревну рабочие начинали тянуть.
— Раз-два! Взя-ли!
На лесопилке за четырнадцатичасовой рабочий день платили по шестьдесят пять крейцеров. Лесные рабочие получали по пятьдесят. Случайно вышло так, что на лесопилке работали почти исключительно венгры. Среди них было только пятнадцать — двадцать евреев и ни одного русина. На рубке леса работали вместе евреи и русины. На доставку отправляли одних только русин. Это распределение по странной «случайности» упорно проводили с железной последовательностью.
Если такой «случайностью» распределения добивались особых целей, то это не удалось, ибо все пеметинцы, независимо от различия языков, считались просто пеметинцами. А тех, кто не был пеметинцем, называли «чужестранцами».
«Венгр посыпает свой хлеб красным перцем. Еврей мажет его чесноком. Русин ест хлеб без приправ. Но пустой желудок у каждого голодного пеметинца бурчит на одном и том же языке».
Это мудрое изречение принадлежит Каланче Хозелицу.
Ижак Шенфельд, в свою очередь, сказал так:
— Венгр хотел бы пить вино, а русин — водку. Какая же разница, если нет ни вина, ни водки?..
Против введенных заводом новых порядков пеметинцы протестовали по-своему. Спустя несколько месяцев после смерти Грюнемайера они убили инженера Крумпли. Место Крумпли занял другой инженер, но положение пеметинцев от этого не изменилось. Тогда пеметинцы убили бухгалтера завода. Но новый бухгалтер не выписывал ни на грош больше заработной платы, чем прежний. Затем сгорел дом директора. Когда же и это не повлекло за собой повышения платы и лучшего обращения, они примирились с выпавшей на их долю судьбой. Теперь они только мечтали о лучшем положении, но, чтобы его добиться, не предпринимали больше ничего.
На лесных полянах из вечера в вечер зажигаются костры. Свет костра собирает вокруг себя пеметинцев, как ночных бабочек свет лампы. Огонь лампы обжигает крылья бабочек. Свет костра наделяет воображение усталых лесных жителей крыльями. Старики рассказывают сказки, и слушатели мысленно летают по длинному ряду столетий.
У огня слово принадлежит старикам.
И старики рассказывают все, что слышали, когда были еще детьми, от дедов, слышавших это, в свою очередь, от своих дедов. Так же, как их деды, они знают, что не всегда будет так…
— Когда он придет…
— Когда он вернется…
Относительно его прихода сомнений нет.
Откуда он придет? Оттуда, где восходит солнце. С востока.
Когда он придет? Тоже известно. Когда будет больше всего нужды и опасности.
Но кто именно должен прийти? Вокруг этого вопроса каждый вечер снова и снова возникают словесные бои.
Евреи ждут мессию. Мессия этот, по их представлениям, старый бородатый еврей. На спине у него мешок, в котором можно найти все, чего только пожелаешь, все, что приятно глазам и рту, и мешок этот никогда не пустеет. Подойдешь к мессии и скажешь:
— Мессия! Мне нужна пачка шестикрейцерового табаку, коробка спичек, пол-литра водки и десять граммов сегедского перца «Роза».
Мессия одобрительно кивнет головой, полезет в свой мешок и положит тебе в руки табак, спички, водку и перец. Вот будет жизнь, эх!
— Не плохо бы, — говорят венгры.
Они тоже не имели бы ничего против, если бы этот мессия когда-нибудь забрел сюда, но они в него не верят. Тот, кто носит на спине мешок, хочет либо продавать что- нибудь, либо покупать, но не дарить. Если бы у него было столько подарков, он не бродил бы с мешком на спине.