Так наступал вечер. Я ехал в «Отель де пальм» (господин Денуа был еще владельцем отеля), принимал ванну, надевал летний белый костюм и спускался в бар, чтобы превратить тропическую ночь в праздник. Этот ночной праздник — святое право человека, который проводит шесть дней в неделю в выжженной солнцем саванне, по соседству с примолкшими джунглями, под покровом чужого, невообразимо черного неба. После того как он с остановившимся взглядом слушал свист и шуршание питона за брезентом своей палатки, дурные вопли обезьян и тоскливый вой диких собак, гость из джунглей очень дорожит своей праздничной ночью. И я не отказывался от своего права праздновать — я был здоров и силен, а разведка залежей марганца и меди шла отлично. Когда наша группа болгарских специалистов была приглашена на правительственный прием, я сказал министру горнорудной промышленности: «Если через несколько месяцев я не сделаю ваше ведомство хозяином миллиардных богатств, я поселюсь в джунглях с пигмеями или уйду к львам — пускай они меня съедят!» Конечно, этот человек подумал, что я болтливый хвастун. Он наверняка подумал так обо мне, потому что через полтора месяца, когда мне вручали благодарственную грамоту от правительства, он долго тряс мне руку и повторял, что первое время немножко грешил против меня в душе. Он признавался в своем грехе, крошечном грешке, потому что сердце малийца не терпит лжи. Оно чисто в этом отношении, как алмаз. Итак, я имел право превращать в праздник черную тропическую ночь. Думаю, победитель имеет бесспорное право на радость, когда его победа создает радость для других. Но если я и искал развлечений в эти часы короткого отпуска из саванны, то делал это главным образом потому, что боялся остаться один. Остаться одному с питонами саванн или с атласными пантерами джунглей — даже это я предпочел бы зеленому одиночеству в своем номере. Страшно в этом зеленом одиночестве, когда у человека есть что-то, замкнутое в груди.
На рассвете я выходил из отеля походкой невыспавшегося человека. Я шел на бульвар, где меня ждал мой «джип». Кроны высоких пальм розовели в свете зари, а от моего «джипа» исходил ощутимый только мной запах выжженных трав, гниющих лесных зарослей, прогретых солнцем тучных просторов. Благословенные дни!
Я велю официантке принести мне виски, апельсинового и лимонного сока. От этого хваленого виски мне сводит горло, я с удовольствием заменил бы его стаканом нашей охлажденной ракии. Но какая там ракия в тропиках! Ракия в тропиках все равно что рученица[8] в парижском «Фоли-Бержер». Я смешиваю все три жидкости в большом стакане и в этом отвратительном коктейле растворяю таблетку витамина и еще одну, содержащую сильную дозу кофеина. Размешиваю ложечкой этот чертов коктейль, морщусь и пью.
Идиотский коктейль, такой же идиотский, как все эти виски, кальвадосы и абсенты, но он освежает. Он действует на мои мысли, как сержант на солдат — выстраивает их по порядку. Теперь я обвожу бар более уверенным взглядом: в знакомой картине нет существенных перемен. Большой светлый зал почти пуст; немногочисленные посетители — иностранцы, специалисты из Чехословакии, из ГДР. Управляющий-мавританец, инвалид второй мировой войны, объясняет безлюдье тем, что «испарились» некоторые постоянные клиенты: плантаторы, владельцы магазинов, сутенеры, крупные акционеры «Месажери Африкен» и «Офис де Нижер». Одни вернулись в метрополию, другие — авантюристы, торговцы живым товаром, специалисты по усмирению непокорных — ринулись в Катангу, Родезию и Южно-Африканскую Республику.
— Наш бар потерял нескольких богатых клиентов, господин, — говорит с хитрой улыбкой мавританец, — а страна — банду акул.
Я соглашаюсь с ним, что это счастливая потеря, и невольно вспоминаю о бывшем владельце отеля, господине Шарле Денуа.
Между тем официантка приносит мне в фарфоровой вазе полдюжины очищенных бананов, поджаренных в масле и залитых медом и сахарным сиропом. Я смотрю вслед девушке и думаю: она изгибает талию и покачивает бедрами так же, как черная пантера. Даже если я скажу это вслух, сравнение не прозвучит надуманно и книжно, потому что я видел вблизи, как движется черная пантера, и не в клетке, не на площадке длиной в несколько шагов, а шириной и того меньше, а в естественной для нее среде, на границе между саванной и джунглями, где редеет и кончается лес и начинается волнистая степь. С одной стороны от нее — сумрак, в котором сверкают яркие цветы на кустах, бромелии, орхидеи, а с другой — расплавленное серебро накаленной солнцем бескрайней равнины. Пантера движется на рубеже этих двух противоположных миров. Конечности у нее гибкие, а туловище словно резиновое. У нее поступь кокотки, отлично знающей цену своим прелестям. Ее страшные лапы обуты в невидимые бархатные туфельки, такие мягкие и шелковистые, что хочется погладить их рукой. Я видел вблизи эту дикую красавицу, потому могу с полным правом сказать, что девушка с шоколадной кожей на нее похожа.
