Я подарил тебе; и ты сказала мне:
«Я бросила тебя, а ты был безразличен.
Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».
Ах, какая сегодня случилась жара!
Кран подъёмный ссутулился, словно жираф,
зебра тянется в тень светофора.
Ах, какая жара. Даже больно зевать.
И ни шляпам, ни зонтикам, ни головам
перед этой жарой нету форы.
Хоть полжизни отдал бы я сразу
за полкружки холодного кваса.
Перекрёсток-сосед от машин чуть просел,
курят выхлоп из труб на сплошной полосе,
в вечной давке, железные кони;
чтобы нежные чувства заботой почтить,
я стою, ожидаю тебя. И почти
оплываю свечой на бетоне.
Таю, таю, как воск, и по воску
солнце жаркое едет повозкой.
После смерти моей останется профиль
«ВКонтакте», а в профиле — фото-фас;
имя — ложь, мысли — ложь, даже форма глаз
с некой фальшью, как будто её скрипты
самовольно подправили. Если ты
будешь верить, что нам по хорошему пофиг
на отсутствие жизни, то и для нас
будет место. Так смерть разлучить уже
не сумеет. Всех планов и чертежей
не послушав, в бессмертие сделай шаг.
В социальной сети навсегда душа
остаётся. Могучие облака
разделяют, властвуют, как река,
и дают нам шанс. На бессмертье шанс.
(Я уже всё стёр. И горит закат.)
Ква́нты, параморфизм, как взрастает бамбук —
Изучал даже я, хоть не доктор наук.
Да, наука нужна, потому что известно:
Без неё обыватель — как птица без рук.
Люди знают, что, к цели стремясь напролом,
Обретут всё, что надо, и быстро притом.
Но сидеть, как полипы, приучены с детства,
И в надежде на чудо трепать языком.
Этот — смерти достоин, а этот — молвы…
Здесь поспорить легко, а слова таковы,
Что, в раздорах на тему чего кто достоин,
К недостойным поступкам приводят, увы.
При подсчёте провалов, под гнётом молвы,
Исполнителя часто винят, но, увы,
Обвиняют не тех. Ведь стрела не стреляет —
Это лучник спускает её с тетивы.
Мир огромных огней надо мною царит,
Мир великих идей погибает внутри,
Мир ничтожного пьянства и мелочной жизни
Скоро всех покарает и всё покорит.
Всё труднее набор диссонансов понять,
Всё длиннее симфония каждого дня…
Коль сношаются скука с плохим настроеньем —
Порождают чудовищ, поскольку родня.
Всем известно, что принц благородней слуги:
Так своё почему-то в руках у других,
Так ударить всегда легче самых любимых,
Так надёжней всего дураки и враги.
В нелюбви — как в зиме; не посеять в снегу б
Все слова, обронив с обмороженных губ.
Их поток только лёд порождает в итоге,
Словно дождь в январе — колок, резок и скуп.
Был жестоким ребёнком — стрелял в голубей.
Повзрослел — стал намного точней и грубей.
Постарел — стал циничным и думал о смерти.
Умер — черви едят. После — птицы червей.
Между нами не осталось ничего
Я совсем не в силах думать головой,
А особенно в плену таких оказий:
Между нами не осталось ничего.
Разорвались неразорванные связи.
Я уже не утоляю голод свой,
В окружении реторты тонкостенной…
Между нами не осталось ничего.
Мы два самых близких тела во вселенной.
Я прекращаю порою спать.
Вроде и весел ещё, и молод, но
Чувствую часто себя стариком.
Странное чувство, и нет описания;
Воспоминанья — не ясно, о ком,
В каждом движении, в каждом касании —
Холодно, холодно, холодно, холодно…
Вечер приходит — и вот, опять
Я отправляюсь ко сну, утомлён,
Холод оставив прихожей, в вороте.
Снятся всю ночь путевые столбы.
Как бы и мне умереть на вокзале,
В Томске, и в нём похороненным быть.
Чтоб на могильной плите написали:
«Он похоронен в любимом городе».
Всё. И не надо ни дат, ни имён.
Что за странный трагичный стиль, да
что за «сос» соловьиной трелью —
застрелилась вчера Матильда
из-за глупого ожерелья.
Я в кармане упрятал дулю,
и помог ей пропасть за стразы.
Я ей выдал наган и пулю,
и сказал, как стрелять, чтоб — сразу.
А потом, открывая ставни,
чтобы выйти в окно за нею,
осознал вдруг, что мой состав не
долговечен, я каменею,
костенею и целых десять
лет уже не могу остаться
сам с собой, вечно кто-то здесь, и
носит робу из ассигнаций,
ожерелье из фианита
и всё время в упрёк мне ставит
то, что всё ещё не открыты
и не пройдены
ставни.
