На сей раз, я принимал в этом оргическом действе лишь косвенное участие, не отдаваясь безотчетно во власть наслаждения и контролируя себя, а лишь выжидая момент, когда пыл Софьи иссякнет, и я смогу продолжить свой разговор.
– Знаешь, рыбка, не все так уж и плохо, – выждав минуту, заговорил я. – Я получаю стипешку – тридцать пять рублей, родители рубликов по пятьдесят в месяц будут подкидывать. На меня хватит. Квартира у нас двухкомнатная, правда, комнаты смежные и в рабочей окраине, но трамвай туда ходит. Для начала перебьемся, потом я закончу институт…
Софья засмеялась беззвучно, но я ощущал это потому, как подрагивало ее тело.
– Мой, глупенький котик! Стипешка! Представляю себе нашу жизнь: надзирающее око свекрови, смежная комнатка у заводского забора, семейный телевизор в углу, любовь тайком, шепотом, чтоб не слышно. Ни, тебе, друзей пригласить, ни нагишом не пройтись. Из дома выйдешь, а там – бараки, копоть от заводских труб, сараюшки, помойки, пьянь, шаромыги, матерщина с поножовщиной… – Она отвалилась от меня и легла на спину, раскинув согнутые в коленях ноги. – Слушай, у меня, по-моему, уже синяк здесь, – она бесстыдно, с каким-то хрустом, почесала свой лобок, густо обросший, рыжими волосьями.
– У меня тоже, но я же молчу, – обиделся я на ее пренебрежительные слова.
– Прости меня, котик, но я хочу все и сейчас! Ты знаешь, как я жила в Киеве? Я выскочила замуж в восемнадцать лет – так, без любви, по глупости. Позарилась на сладкую жизнь. Алекс, мой муж был старше меня на девятнадцать лет, не красавец, но, в общем, ниче – нормальный. У нас была трехкомнатная полногабаритная квартира в самом центре на Крещатнике и дача в Ялте у моря, плюс «Волга» у Алекса и «Москвич» у меня, который он подарил мне на свадьбу. А денег было – куры не клюют. Алекс был директором НИИ с окладом триста рублей, плюс премии разные. Это, конечно, ерунда, но он был этаким современным Корейко. В институте в подвале держали небольшой цех, там шили джинсы и прочее тряпье, под фирм́у. Лейблы всякие и ткань контрабандную привозили из Одессы грузовиками. Сбывали тоже по отлаженной сети по всему Союзу. Девчонки, которые там работали, числились всякими там уборщицами, сметчицами, еще черт знает кем, но платили им хорошо, чтобы язык за зубами держали, ну и припугивали, конечно, если что – на Кавказ в рабство абрекам продавали.
– Какое рабство, рыбка моя? Это при советской-то власти? – насмешливо не поверил я.
– Котик, до чего ты наивен! Какая там тебе, в горах, советская власть? У них там кланы родовые, они-то и есть власть, в том числе и советская, и партийная! Я раньше тоже не верила, пока там с Алексом не побывала, у него там тоже друзья по его махинациям были. Там и мужики-то в рабах живут в зинданах – ямах таких, не только бабы! Сама видела.
– Не верю я…
– Ну, дело твое, не веришь, так послушай сказку, – с некоторой досадой в голосе, сказала Софья. – Ты слушай что, по существу, я сказать хочу насчет Алекса. Так вот, он ничего не боялся. Связи у него были большие, ОБХСС купленное. Партийных, кого надо, тоже забашлял, чтоб контроля никакого не было. И не только киевских, но и московских тоже. Мы и в загранку с ним ездили – в Вену, Париж. Я тебе потом фотки покажу, там мы у Нотрдама, Лувра, Венской оперы. Ты бывал в загранке когда-нибудь? Я имею в виду настоящей, не соц?
– Бывал, чего там, – соврал я, чтобы не ударить лицом в грязь. – Только не совсем в капстране – в Югославии был.
– А, это тоже, можно сказать, социализм – ерунда, одним словом. Ты бы видел, как при капитализме люди живут! – Софья поцокала языком, задев меня за живое, за наш лучший строй в мире, и не потому, что он был мне так уж дорог, но все ж наш – родной, внутреннего розлива. – Мы собирались с Алексом туда насовсем, как только я закончу консерваторию и приобрету какую-то известность. Да вот, разошлись полгода назад…
– Что, староват был для тебя? Ты вон какая… – я вовремя прикусил язык и проглотил последнее, неприятное для Софьи, слово.
– Какая такая?! – с оскорбленным присвистом, идущим из глубины горла, вдруг, зло бросила она и занесла надо мной руку, собираясь влепить пощечину, так что я всерьез подумал, что мне, в этот момент, может крепко непоздоровиться.
